Несмотря на тяжелую работу (ведь расходы выросли чуть ли не в десять раз), Калман часто просыпался по ночам. Он и представить не мог, что семейная жизнь будет обходиться ему так дорого. Клара швырялась деньгами, как мусором, и людьми, как гнилыми яблоками. Все шкафы ломились от ее тряпок, но она вечно ныла, что ей нечего надеть. Клара постоянно придиралась к кухарке и служанкам. Если ей было что-нибудь нужно, она звонила в колокольчик, и вся прислуга бежала выполнять ее прихоти, но Клара все равно оставалась недовольна. Мясо или слишком жесткое, или слишком мягкое, суп то слишком густой, то слишком жидкий, компот или очень сладкий, или очень кислый, и так без конца. Паркет блестел, как зеркало, и Калман по нескольку раз в день благодарил Бога, что не поскользнулся и не упал, но Клара говорила, что пол грязный. Она выдумывала такое, что Калман не мог поверить собственным ушам. Он не сомневался, что в мире полно плохих людей — из-за кого же случаются войны, погромы и прочие бедствия? — но чтобы еврейка оказалась такой тварью! Причем именно та, которую Калман выбрал себе в жены. Она высмеивала его бороду, длиннополый кафтан и талес, его привычку говорить «Боже упаси», «даст Бог» или «с Божьей помощью», смеялась над ним, когда он молился. То была нежна с Калманом, то на пустом месте затевала ссору, то называла его всякими ласковыми прозвищами, как ребенка, то начинала обращаться на «вы», как к чужому.
К тому же такое житье на широкую ногу вызывало зависть и у евреев, и у христиан. Хотя мужики ненавидели помещиков, их злило, что еврей выгнал из замка польского графа и занял его место. Ксендзы в костелах разжигали вражду. Говорить плохое о русских было опасно, и поляки обратили свой гнев на евреев. Враги Калмана из Ямполя и Скаршова распространяли о нем клевету. Говорили, что у Калмана готовят по субботам и что он ложится с женой в нечистые дни. Майер-Йоэл перестал разговаривать с тестем, Юхевед тоже была зла на отца. Ципеле иногда присылала открытку, но Йойхенен не приписывал несколько слов, как раньше. Калман не раз приглашал в гости Шайндл с Азриэлом и Йоселе, но дочь все время придумывала новую отговорку. Калман понимал, в чем истинная причина: Шайндл не хотела видеться с мачехой.
Ненависть, кругом ненависть! Его служащие, бракеры и конторщики, плетут интриги. Мужики ругаются и дерутся. Гурские хасиды враждуют с александровскими. Тамара Шалит оговаривает Соню Соркес. Соня Соркес издевается над аптекаршей Грейнихой. Клара всех и каждого подозревает в воровстве. Калман говорил ей: не хочешь, чтобы у тебя воровали, не покупай столько шмоток, но Клара отвечала:
— Ты меня, похоже, со своей Зелдой путаешь. А я люблю красивые вещи, мне не нужно ямпольское тряпье.
Каждые две недели Клара устраивала «вечеринку», как она называла это по-русски. Приходили одни и те же: полковник Смирнов, поручик Поприцкий, аптекарь Грейн с Грейнихой, Давид Соркес с Соней и Морис Шалит с Тамарой. Иногда еще приезжал доктор Липинский из Скаршова и приходил кто-нибудь из служащих, какой-нибудь писаришка. А кого еще можно пригласить в маленьком местечке? Играл военный оркестр. «Вечеринки» были для Калмана бедствием. Во-первых, они влетали в копеечку. Клара готовилась к ним, будто к свадьбе, на каждую «вечеринку» ей требовалось новое платье. Накануне устраивали уборку, подметали, мыли, натирали воском полы, хотя все и так блестело. Пустая трата денег. За пару дней до «вечеринки» с Кларой невозможно было разговаривать. Она то плакала, то смеялась, ругала и прислугу, и Калмана, носилась по дому, перемеряла все платья. Калман видел, насколько верны слова мудрецов: грешники либо полубезумны, либо безумны.
Во-вторых, Калману приходилось садиться за стол с христианами. Еда, конечно, была кошерная, но что делать с вином? Если необрезанный посмотрит на вино, оно уже становится трефным. Так что Калман вина не пил, но слушать разговоры гостей, их шутки и лесть — это было мучение. Гости возносили до небес наряды Клары и расхваливали каждое блюдо. Это считалось у них хорошим тоном. Калману неприятно было слышать фальшивые комплименты и видеть взгляды, полные одновременно подобострастия и насмешки. Ему не нравились люди, которые приходят в чужой дом, едят чужой хлеб, а потом смеются над хозяином, он не любил двусмысленных фраз, намеков и подмигиваний. Женщины хохотали над непристойными шутками мужчин. Все гости были люди светские, образованные и острые на язык, говорили по-русски и по-польски, вставляя французские и еще Бог знает какие словечки. На всех курортах они побывали, во всех гостиницах пожили, со всеми были знакомы. Калман за столом молчал, как немой. Ему подумать было страшно, сколько грехов он совершил за один вечер. Он и советам злодеев следовал, и на пути грешных стоял, и в собрании насмешников сидел. Без зависти, злословия и хвастовства эти сборища не проходили.
