На минуту он задержался на пороге. Свобода, свобода! А Касе что они сделают? Ничего! Люциан повернул налево. Было холодно. Он попал в узкий, извилистый переулок. Наверно, впереди тупик. Обратно? Он пустился дальше. Оказался возле какой-то казармы. В будке стоял солдат, горел фонарь. Люциан замедлил шаг. Солдат пристально посмотрел на него, но ничего не сказал. Люциан вышел на широкую улицу, залитую дрожащим газовым светом. Колодец, распряженная карета… Люциан хорошо знал город, но не мог понять, где находится. Он думал, что выйдет на Кармелитскую, но это была не Кармелитская. Ничего, все равно! Он поднял воротник. Значит, судьба лишь немного его попугала. Сыграла с ним глупую шутку. Наконец-то он смог прочитать название улицы на табличке: Тломацкая. Теперь он знал, куда идти.
Он не шел, а почти бежал. И вдруг остановился. Наверно, Кася назвала им его имя. Знает ли она, что он Ямпольский? Если знает, они придут к нему домой. Значит, туда ему нельзя. Может, они уже ждут его у ворот на Обозной. Что же делать? За ночь он замерзнет на улице. К Азриэлу? Ему было стыдно, тем более его могут искать и там. Ни у Каси, ни у Мариши не хватит ума что-нибудь наврать сыщикам. Судьба у него такая: все время связывается с наивными женщинами. Они все расскажут, если их спросят. К Фелиции? Тоже опасно. «Все ворота заперты», — пробормотал Люциан. Кажется, эта строчка из какого-то стихотворения. Дьявол поставил перед ним очередное препятствие. Выпустил Люциана из одной ловушки, чтобы заманить в другую. Хитро! А что, если пойти к Антеку на Фрета? Положение было хуже некуда, и Люциан сам удивился, что он совершенно не пал духом. Произошло то, о чем он думал много лет. Он не сомневался, что Касю выпустят, а он тоже как-нибудь выкрутится. Люциан вспомнил, что когда-то проходил мимо еврейского заезжего дома на Гжибовской. Там он сможет переночевать или хотя бы посидеть до утра.
Ревировый[127] сидел в кабинете, отделенном тонкой перегородкой от просторного зала. Горела лампа. Полицейский расстегнул мундир и вывалил жирное брюхо. Он то похрапывал, то просыпался и почесывался пятерней. На столе лежала газета и стоял недопитый стакан остывшего чая с желтым ломтиком лимона. Стойковый[128], поляк, ввел Касю. В ее лице ничего не изменилось: те же неподвижные светлые глаза, курносый носик, острые скулы. Ни страха, ни усталости, только покорность животного, которое идет, куда прикажут. Стойковый кашлянул. Ревировый приоткрыл глаз, глянул сонно и насмешливо, с кацапской улыбкой, в которой смешаны добродушие и презрение.
— Кто такая?
— В «Звезде» ее нашел, во Млынове.
— Шлюшка?
— Нет, ее только сегодня совратили. Совративший — граф.
Ревировый проснулся окончательно, улыбнулся во весь рот, показав крупные, редкие зубы.
— С чего это ты взял?
— Извозчик донес, он наш человек. Графа зовут Люциан Ямпольский, это она сама говорит. Она в служанках была на Фурманской, а он ее оттуда забрал, привез в «Звезду» и…
Ревировый уселся поудобнее, поправив лежавшую на стуле кожаную подушку, и застегнул мундир. Он не поверил ляху, но история его заинтересовала. Чаще всего в участок приводят пьяниц и старых шлюх, которые сами хотят, чтобы их арестовали, потому что им негде ночевать. Ревировому захотелось допросить девочку, но его недавно перевели из России, и он не знал польского языка. Полицейский осмотрел Касю с головы до ног, и его чуть раскосые, глубоко посаженные глаза весело сверкнули. Ревировый взял из пачки бланк протокола, попробовал перо на ногте указательного пальца и обмакнул в полупустую чернильницу.
— Как тебя зовут?
— Кася.
— Кася? Так. Фамилия?
— Как твоя фамилия? — перевел поляк.
Кася молчала.
— С тобой говорят! Отвечай!
Кася не шевельнулась.
— Глухая, что ли?
— Говори, как тебя зовут, пакость маленькая!
— Кася.
— Фамилия! Фамилия как твоя? Кася — это что? Это имя. Вот меня зовут Стефан Круль. А тебя?
— Не помню.
— Не помнишь своей фамилии? Как зовут твоего отца?
— Антек.
— Антек. Дальше?
Кася молчала.
— Крепкий орешек, — процедил сквозь зубы ревировый. — Где живет твой отец?
Стойковый снова перевел на польский.
