Был холодный декабрьский вечер. Марьян Завадский уехал в больницу. На улице лежал снег. В поместье Фелиция могла бы смотреть из окна на широкие поля до самого горизонта, а здесь видны только дома и узкая полоска неба. Фелиция сидела у себя в будуаре возле горячей печи, поставив ноги на низенькую скамеечку, и пыталась читать Бальзака, которого Марьян обожал. Но ей Бальзак никогда не нравился. Его книги полны безверия, распущенности и непонятного противоречия между презрением к человеку и обожествлением человека. Фелиция находила это противоречие у многих современных писателей, критиков и ученых. Дочитав страницу, она осмотрелась. Политы ли цветы? Не забыла ли служанка протереть мебель? Не осталось ли на полу угольной пыли? Не пригорел ли у кухарки суп, как уже когда-то было? За всем нужен хозяйский глаз. Фелиция прислушалась: кто-то пришел. Горничная постучалась в дверь, Фелиция приказала войти.
— Простите, пани. К вам граф.
— Брат? Проси.
— Он не один. Девочку привел.
— Какую девочку?
— Прислугу, наверно. Из бедных.
Фелиция пожала плечами.
— Хорошо, пусть войдет. Присмотри, чтобы как следует ноги вытерла. Мне тут грязи не надо!
Фелиция на правах старшей сестры долго отчитывала Люциана по-французски, потом дала ему десять рублей, но оставить у себя Касю отказалась. Люциан и Кася вышли на улицу. Вечерело. Прохожие оборачивались на них: что делают на улице молодой помещик и бедная девушка? Почему у нее в руках корзина? Пошел снег. Кася куталась в шаль, которая была ей так велика, что кисти подметали землю. Эта шаль осталась ей от матери. Люциан размышлял, вытянув губы трубочкой, будто собирался засвистеть. Правда, что ли, домой ее привести? Но он опасался, что Мариша устроит скандал. Вдруг его осенило: он отведет Касю к Азриэлу. Азриэл и Шайндл теперь жили в Варшаве, на улице Лешно. Шайндл не виделась с Мирьям-Либой, она не хотела иметь дела с выкрестившейся сестрой, но Азриэл заходил к Люциану. Насколько Люциан помнил, у них не было прислуги. Может, Касю возьмут? Недавно выяснилось, что Мариша беременна, зять, доктор Завадский, говорит, никаких сомнений нет, так что она у Люциана точно на поводу не пойдет. Он уже раскаивался, что забрал Касю. Но теперь поздно. «Зачем я так опрометчиво поступаю? — думал Люциан. — Когда-нибудь себя погублю, Фелиция права. Вечно меня на какие-то безумства тянет!» Снег шел все сильнее, подморозило. Люциан с Касей направился на Маршалковскую, там можно взять дрожки или сани. Встречный полицейский оглядел странную парочку, пожал плечами и пошел дальше. На Маршалковской остановили пролетку, Люциан помог Касе сесть, дал извозчику адрес. Почесав в затылке, извозчик хлопнул вожжами.
— Но!
— Кася, милая, не бойся! — начал уговаривать Люциан. — Ничего, мы тебя пристроим. А там тебе оставаться незачем. Главное, запомни: я за тебя отвечаю.
— Да, я знаю.
— Не замерзла?
— Нет.
— Ты сердишься на меня?
— Нет, что ты.
— Если тебе придется еще немного поработать, знай, что я не для того тебя забрал. Я тебя в пансион отдам, сразу, как только смогу. Хочу, чтобы ты образование получила. Люди не понимают, думают, кто родился в бедной семье, тот всю жизнь так и должен прожить в бедности. В Англии один бедный мальчик стал лордом. Это вроде князя или генерал-губернатора.
— Ага.
— А бедная девочка стала знаменитой актрисой. Любой аристократ счастлив поцеловать ей ручку. Понимаешь?
— Да.
— Мы с тобой к евреям едем. Это сестра моей жены, моя свояченица, значит. Я тебе говорил, у меня жена еврейка, крещеная. Свояк — студент. Поживешь у них пару недель. Они тебя, как родную, примут. А я тем временем тебя приодену, подходящую школу для тебя найду.
— Я же читать не умею.
— Я тебя научу. Если ты букварь можешь читать, то и другие книги сможешь. Буквы везде одинаковые.
— Они в других книгах очень маленькие.
— Ничего, привыкнешь. Ты, главное, меня слушайся. Если прикажу тебе раздеться догола и прыгнуть с крыши, подчиняйся без разговоров. Конечно, я тебе такого приказывать не собираюсь. Это так, для примера.
— Ага.
— Будешь меня слушаться?
— Да, во всем.
— Вот такой я тебя люблю. Женщина создана для подчинения, будь она хоть молодая, хоть старая. У других народов король — это король, потому они и живут счастливо. А у нас в Польше каждый шляхтич — правитель, вот нас и разорвали на куски. Понятно?