Вместе с тем, всегда и во всем реализуя первичность своего интереса именно как живого существа, человек одновременно обнаруживает себя персонификатором социального рода: гражданином, членом социальной общины, специалистом и др. И эта персонификация, как въевшееся в саму человеческую душу социальное начало человеческого рода, как действующее (опосредовано живым человечески существом) начало антистихийной-постживой природы социума[172], трансформирует душу человека, заставляет его вполне по живому человеческому порыву совершать то, что жизни не вполне адекватно, но адекватно пост-жизни. Персонифицирующее социум ролями его членов, человечество обнаруживает себя неестественно многоликим, исполненным не адекватными жизни потребностями и способом их удовлетворения. Не только борьба за выживание, стремление к самосохранению и упрочению себя в нише своего жизненного ландшафта, но жадность, эгоизм, стремление к власти над средой бытия в условиях социально-организованного существования характеризуют «нормальные» социальные проявления человеческого Я. И в этом испорченном социальностью порядке жизни именно упразднившая естественные живые человеческие связи социальность дает человеку также и ключ к преодолению «суматохи нескончаемой борьбы», в которой постоянно обнаруживается, что «человек человеку – волк». Именно социальность обеспечивает порядок в том самом беспорядке живых человеческих отношений, которые названная социальность (внедрившись в человека вирусом) сама же и породила.
Однако, наводя порядок и веру в закон, который приходит в человеческое общежитие одновременно с социальностью, последняя не только подчиняет человека и его естественное самоопределение «руслу закона», но (не менее того) побуждает человека, чтобы (совершенно в традициях живой стихийной природы) использовать «законом организованное бытие» в качестве средства-инструмента все еще продолжающейся жизненной стихии[173].
Именно потому, что человеческое социальное самоопределение фундаментально детерминировано живой природой человека, оно, будучи социальным, коррумпировано в самом своем фундаменте. Человек просто не способен существовать иначе, кроме как превращая общество (социальную организацию) в средство удовлетворения своих жизненных потребностей, существовать вне оборачивания социального из «цели личной жизни» – в средство удовлетворения потребностей таковой жизни[174].
Вводя материальный интерес в качестве средства консолидации популяции человечества, обеспечивающего решение адекватных обществу проблем, социум одновременно стремится к ограничению названного стимула материального интереса[175], к превращению человека в «чистого функционера» пост-живой (по разумному основанию) социальной природы.
Для регуляции межчеловеческих отношений в рамках социальной организации общество «изобретает» закон, определенный порядок социальных отношений. Закон противоположен естеству стихии природы и одновременно направлен на то, чтобы не вступать в открытое противоречие с закономерностями, являющими себя в таковой стихии. Как результат, в масштабе закона и возникает зона «фиктивного бытия» или, как говорили мудрецы античности, «бытия по мнению»[176].
…Если говорить о такого рода проявлениях закона на примере житейского противоречия, которое (в форме судейского разбирательства) рассматривается в этой книге, то уже здесь обнаруживает себя, как минимум, несколько точек[177], назвать которые мы уже можем с полной определенностью. Одна из таковых «точек» заключается в недоверии «очевидностям»[178]: мало того, что истец считает себя пострадавшей стороной, он должен доказать, что именно сторона ответчика является источником возникшего на стороне истца ущерба.
Аргументы, которые приводятся сторонами в свою защиту, при этом не есть сама жизнь, но лишь образы последней. Образы же могут быть как адекватными действительности, так и выдуманными, фейковыми[179]. Но, даже будучи «враньем», они вполне способны существовать в качестве аргументов, обеспечивающих крепость позиции в обсуждении[180].
Так и в деле, разбираемом в этой книге: некто, сотворивший достаточные условия к тому, чтобы произошел пожар, уверяет суд в том, что он не виноват, что возгорание произошло на территории, которая не находится в зоне его ответственности. Поскольку об этом он твердит постоянно, многократно повторяя одно и то же, одни и те же якобы подтверждающие сию мысль аргументы, кто-то привыкает к образу лжи и начинает воспринимать ее в качестве правды. И в таком виде, теперь уже в качестве «может быть, это действительно так», ложь проникает в содержание документов, которые обладают свойством «быть законом» либо «достаточным для появления закона информационным основанием», например, в экспертные заключения, в официальные справки государственных учреждений, в принявшие силу закона акты судебных решений
