Это, так сказать, первый акт, первая стадия истории вопроса.
Второй акт начался с пленума ЦК и ЦКК в октябре. Оппозиция, во главе с Троцким,
видя, что дело запахло наличием недочётов внутри партии, что ЦК уже взялся за это
дело, создал комиссии и, — не дай бог, инициатива останется в руках ЦК, — попыталась,
задалась целью вырвать у ЦК инициативу и сесть на конька демократии, ибо конёк этот,
как известно, прыток, и можно попробовать объехать на нём ЦК. На этой основе возникли
те документы, о которых здесь Преображенский распространялся — документ 46-ти и
письмо Троцкого. Тот же самый Троцкий, который в сентябре, за несколько дней перед
своим фракционным выступлением, молчал на пленуме и, во всяком случае, не возражал
против решений ЦК, через две недели после этого вдруг открыл, что страна и партия
гибнут, и что он, Троцкий, этот патриарх бюрократов, без демократии жить не может.
Нам было несколько смешно слышать речи о демократии из уст Троцкого, того самого
Троцкого, который на Х съезде партии требовал перетряхивания профсоюзов
сверху. Но мы знали, что между Троцким периода Х съезда и Троцким наших дней
нет разницы большой, ибо как тогда, так и теперь он стоит за перетряхивание ленинских
кадров. Разница лишь в том, что на Х съезде он перетряхивал ленинские кадры сверху
в области профсоюзов, а теперь перетряхивает он те же ленинские кадры снизу
в области партии. Демократия нужна, как конек, как стратегический манёвр.
В этом вся музыка.
Ибо если бы оппозиция действительно хотела помочь делу, по-деловому, по-товарищески
подойти к делу, она должна была со своим заявлением войти, прежде всего, в комиссии
сентябрьского пленума и сказать примерно: “Мы считаем, что ваша работа неудовлетворительна,
мы требуем доложить Политбюро о результатах ваших работ, созвать пленум ЦК, которому
мы имеем сообщить наши новые предложения” и т.д. И если бы комиссии их не выслушали,
или если бы Политбюро не выслушало, если бы оно игнорировало мнение оппозиции или
отказалось созвать пленум для рассмотрения предложений Троцкого и вообще оппозиции,
тогда оппозиция имела бы, — и только тогда, — полное право выступить открыто через
голову ЦК с обращением к членам партии и сказать партии: “Страна стоит перед гибелью,
хозяйственный кризис развертывается, партия гибнет, мы предлагали комиссиям ЦК рассмотреть
эти вопросы, — они отказались выслушать нас, мы пробовали войти в Политбюро, — ничего
из этого не вышло, мы вынуждены теперь апеллировать к партии для того, чтобы партия
сама взялась за дело”. Я не сомневаюсь, что партия в ответ на это сказала бы:
“Да, это революционеры дела, ибо сущность дела ставят они выше его формы”.
Но разве оппозиция так поступила? Разве она попыталась хоть разок заглянуть в
комиссии ЦК со своими предложениями? Разве она подумала, разве она попыталась поставить
и исчерпать вопросы в рамках ЦК или его органов? Нет, такой попытки оппозиция не
сделала. Очевидно, у оппозиции речь шла не о том, чтобы улучшить внутрипартийное
положение, чтобы помочь партии улучшить хозяйственное положение, а о том, чтобы
предупредить работу комиссии и пленума ЦК, вырвать у ЦК инициативу, сесть на конька
демократии и, пока не поздно, поднять шум для того, чтобы попытаться подорвать доверие
к ЦК. Оппозиция, видимо, торопилась создать “документы” против ЦК в виде письма
Троцкого и заявления 46-ти для того, чтобы можно было отнести их к свердловцам,
в районы и сказать, что они, оппозиция, — за демократию, за улучшение хозяйства,
а ЦК мешает?, что нужна помощь против ЦК и пр.
Таковы факты.
Я требую, чтобы Преображенский опроверг эти мои утверждения. Я требую, чтобы
он опроверг их хотя бы в печати. Пусть Преображенский опровергнет тот факт, что
были созданы комиссии в сентябре пленумом ЦК без оппозиции, до выступлений оппозиции.
Пусть Преображенский опровергнет тот факт, что ни Троцкий, ни прочие оппозиционеры
не попытались войти в эти комиссии со своими предложениями. Пусть опровергнет Преображенский
тот факт, что оппозиция знала о существовании этих комиссий, что она игнорировала
их работу, что она не попыталась исчерпать дело в рамках ЦК.
