В этой фразе прослеживаются параллели и отношение к политическим событиям последних лет, а именно подразумеваются те власти (здесь США), которые избирают приближенного к себе политика и запускают его руками политические процессы, выгодные их интересам, но для самого народа новый политический путь, по мнению рассказчика, является жертвоприношением.
Возвышенно преподносившиеся эмоциональность, открытость, мифотворчество грузин из «Тбилиссимо» сменяются в «Анабечди» недержанием и изменчивостью[113] чувств:
Традиционное недержание чувств проще списать на темперамент.
Точнее, на генетическую вольность богатого национального колорита (Там же. C. 216).
В этих строках наблюдается не просто изменившееся отношение автора к грузинской эмоциональности, а упрек в отсутствии контроля над своими чувствами, которое грузины якобы списывают на свою генетику, которой невозможно управлять. Эмоциональная зависимость рассказчика от навязанного в советские времена положительного образа грузин после знакомства, в качестве своего, с менталитетом грузинского общества изнутри переродилась в разочарование. Налет идеализации южной страны советских времен спал, а после разочарования проявилась желчь в виде красиво сплетенных фраз о «новой» Грузии и грузинах:
Наверное, нигде и никогда я не испытывал столько восторгов и разочарований, как в Грузии.
Иногда по одному и тому же поводу.
А еще чаще – по отношению к одним и тем же людям.
Моментами я даже не соображал, что происходит.
Особенно за моей спиной.
За кого меня принимают.
Или за кого себя выдают (Там же. C. 215).
Юмористическая фраза «Восток – дело тонкое» из известного советского кинофильма «Белое солнце пустыни» (1970) не только указывает на ассоциацию Грузии с Востоком, но и подтверждает неспособность «европейца» понять «восточный», или «азиатский», менталитет. Отторжение проявилось на уровне сюжета, касающегося известного традиционного грузинского застолья, которое всегда играло центральную роль в построении грузинской идентичности (Mühlfried, 2006. S. 111–112; Ram, 2014 (2017)). В притче «Застолье» появились эпитеты, которые нивелируют стереотипные представления о грузинах как рыцарях. Они описаны небритыми, сидящими за столом в застегнутых куртках[114]. В тексте 2012 года, где Димов обращается к собственным воспоминаниям, проявляется негостеприимное отношение к русскому путешественнику. Подвыпивший тамада предложил русскому гостю взять оружие и встать на защиту Грузии, на что реакции практически не последовало – писатель сделал вид, что не слышит. Игнорирование было мотивировано знанием об эмоциональности грузин:
Мне даже предлагается, точнее, доверяется взять в руки оружие.
И встать на защиту их Родины.
Но я делаю вид, что не слышу этих слов.
Я не знаю, что сказать в ответ.
На Кавказе зыбка и переменчива не только погода (Там же. C. 222).
Василий Димов подчеркнул, что застолью присущи не только возвышенные тосты и традиции института тамады, но и пьяное высокомерие, фантазии и «диктаторство»: любое невыполнение прописанных веками правил (например, не следование за тамадой) может быть расценено как оскорбление нации, а неправильное высказывание – иметь последствия.
Грузины – люди с фантазией.
Которая служит им часто не только стимулятором тщеславия, но и оружием.
Убивающим репутацию человека наповал (Там же. C. 216).
Интеграция в грузинское постсоветское общество стала последней причиной отторжения путешественника. Среда стала довлеть, что оказалось для него неприемлемо (Там же. C. 216). Политический разрыв сорвал флер романтического восприятия: грузинское общество вырвалось из зависимости, и этот шаг оголил ранее невидимое, за чем последовало разочарование «интегрировавшегося» путешественника. Точкой над «i» становится фраза «Растаявший апофеоз» в притче «Тифлис» из «Анабечди».
