Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки - страница 66
Тамагочи больше не хотят жить по-старому.
Сегодня они всей нацией ринулись к рубежу новому (Димов, 2010. C. 21).
Определение «тамагочи» наталкивает на две ассоциации: эмоциональность грузин и управляемость, то есть несамостоятельность. С одной стороны, «тамагочи» по звучанию схоже с названиями индейских племен «апачи», «команчи», при упоминании которых возникает образ стремительных, шумных, эмоциональных и диких наездников. С другой стороны, обращает к компьютерным играм. Примерно в конце 1990-х годов появилась электронная игрушка-брелок, в котором «жил» электронный зверек, она называлась «тамагочи». Это игра, которая имитировала жизнь настоящего животного: его надо было кормить, поить, ухаживать, но если не ухаживать за зверьком, то он «умирал». Некоторые зверьки иногда вырастали в монстров. «Тамагочи» могли и драться, но драки и вражда уже не контролировались игроком. С какой из двух ассоциаций связал своих грузин-«тамагочи» Василий Димов, можно лишь догадываться. Если придерживаться первой ассоциации, то грузины для автора-рассказчика – эмоциональная, стремительная толпа, а если второй – то управляемые субъекты:
Толпы возбужденных тамагочи стекаются к центральной площади.
Толпы бросивших все свои дела мужчин и женщин занимают оборону (Там же. C. 217).
Высвобождение из-под влияния в глазах наблюдателя изменило ранее известный вроде бы народ в сторону деградации. К такому образу не был готов наблюдатель. «Они» отталкивались от «метрополии», и представитель «метрополии», разочарованный, отходил от «них», но отторжению предшествовала интеграция в новое общество. В сборнике притч «Анабечди»[111] Димов видит страну иначе, как «эмигрант». Процесс адаптации к новому обществу проясняется из строчек: «И ты уже не стесняешься воспринимать некогда чужие мысли как свои» (Там же. C. 216). Доброжелательность, открытость грузин «демифологизируются»:
В Грузии тебя могут мгновенно полюбить.
И точно так же, без какой бы то ни было причины, от души возненавидеть.
Среднего не дано (Там же. C. 215).
Плодом «деколонизации» стал вывод о зыбкости дружбы, которая может разрушиться вмешательством третьего. Димов заменяет СССР аллегорией «башня», и в «Кафказусе», в притче «Дорога», появляются такие строки:
И общая Башня[112] – отнюдь не общая история.
Не существует вечной дружбы хотя бы без капли вечной вражды.
А капля способна разрушить даже самый прочный земной камень (Там же. C. 217).
Рассказчик, наблюдая со стороны, пытается дистанцироваться и понять, что «…у каждого народа свои слова к песне, а значит, свой смысл и своя собственная истина. Потому что истины одной на всех не бывает» (Там же. C. 217). Достижение Революции роз – сближение с США – расценивается повествователем скептически, как появление «новой звездочки в системе» своих координат:
Правительства и парламенты, не ведавшие до сих пор о существовании в космосе столь экзотической звездочки, шлют срочные поздравительные телеграммы.
Их переполняет сострадание.
На них нисходит добродетель.
Они хотят подбодрить младших братьев. <…>
Самолеты с тайными и явными советниками немедленно взлетают на подмогу.
Без них не обходится ни одна эволюция.
И уж тем более ни одна контрэволюция (Там же. C. 217–218).
В происходящем путешественник видит смену «кумиров и спонсоров», манипуляцию народом и жертвоприношение в пользу «новой системы»:
Невидимая дирижерская палочка быстро находит своего залетного маэстро. <…>
Концерт только с виду обыкновенный.
По сути же, это жертвоприношение (Там же. C. 217–218).