Татары дрючили – теперь у них от национальности остались одни фамилии. Грузины и евреи дрючили. Конкретно так. Полстраны отправили в лагеря, а потом еще полстраны продали. Почему-то никто даже не вспоминает, что страной руководил грузин – мол, русские сами себя истребляли, потому что это нация рабов и стукачей. Нет больше грузин и армян, нет татар и евреев, нет чукчей и немцев, есть только русские (Одинокова, 2010).
Писательница передала распространенное мнение российского обывателя об образе врага. С каждым отдельным народом связана своя «вина» перед русскими. Обвинения в адрес иных являются оборонительной тактикой воображаемого рассказчика, за которой скрывается накопившийся за десятилетия страх быть «уничтоженными».
2.5.4. «Отторжение» в грузинских текстах Василия Димова
Отчаянно борясь за свободу, они не допускают мысли, что когда-то, со временем, их правота и убеждения могут быть поставлены под вопрос. Что наяву их смелые надежды могут выглядеть совсем иначе, чем в мечтах. Что свобода, помимо искренней радости и веселья, может принести с собой и не менее искренние разочарования. Уже давным-давно и в теории, и на практике доказано, что понятия «свобода» и «иллюзия» имеют много общего. <…>
Грузины же пока ни о чем похожем даже не задумывались. Грузины пока вовсю наслаждались обрушившимся на них и их землю праздником.
В. Димов. Тбилиссимо
Деколонизация как процесс отторжения на политическом, социальном и ментальном уровнях наглядна в произведениях «самого загадочного» (Липневич, 2004) московского писателя Василия Димова[101] (1957 г. р.), признанного еще в советских литературных кругах 1970-х годов, тексты которого сразу были переведены и опубликованы в Германии[102]. Особенностью, подтолкнувшей меня к отдельному разговору об этом писателе, стала открытость, у других авторов оставшаяся тактичной недоговоренностью, и возможность наблюдать развитие отношения человека из «метрополии» к периферии в период ее отторжения: восторгаюсь тогда, когда мне принадлежит, если перестает принадлежать – отторгаю. Изменчивая риторика в большей или в меньшей степени наблюдается на тематическом уровне в эссе «Tbilissimo»[103] (1997), романе «Тбилиссимо» (2001), сборниках притч «Кафказус» (2010) и «Анабечди»[104] (2012)[105]. Если посмотреть на указанные произведения как на общность, выделив грузинскую тематику, то происходит метаморфоза: свой понятный идеализированный город Тбилиси (под ним понимается и вся Грузия) и народ, открытый и дружественный, неожиданно превращаются в «новый» субъект, создающий свой миф, не схожий с навязанным с имперских времен; после этого проходит несколько фаз трансформации восприятия – от восторгающего путешественника до интегрирующегося эмигранта, демифологизирующего устоявшиеся представления.
Приехав в страну как турист-«колонизатор», то есть турист из страны, которую в Грузии считали поработительницей, писатель оформил свои впечатления в рамках восторженно-романтической имперской литературной традиции. Сначала образ Тбилиси как красивого древнего города возник в эссе, заказанном редакцией немецкого журнала в качестве материала об умирающих культурах (Dimov, 1997. S. 94–97)[106]. В текст вошли традиционные картины: тбилисские балкончики, Кура, гостеприимство города, легенда о его появлении. Концепция образа города, как и легенда о нем, отталкивалась от корня слова «тбили» – в переводе с грузинского «теплый». Затем эссе переросло в одноименный роман, вышедший в свет в журнале «День и ночь» в 2001 году и отдельной книгой в 2003 году.
Расколовшееся общество и ситуация в Грузии в конце 1980-х – начале 1990-х годов определили появление двух сюжетных линий: традиционной, которая свелась к сюжету о стереотипных представлениях о грузинах в сознании русского путешественника, передавшихся через историю многолетней дружбы двух грузин, «обрамленную» особым авторским приемом в музыку, что также всегда ассоциировалось с грузинами[107]; и «новаторской», сводящейся к моделированию картины стремящегося к независимости общества, создающего новый миф о себе (народ – «ТВОРЕЦ ИСТОРИИ», «настоящий грузин, настоящая страна, настоящая улица», «Герой при жизни – больше чем герой. Герой – грузин при жизни – больше чем грузин»).
