Общий мужчина сближает женщин, они станут интересней друг другу и к семье внимательней. Одна как невестка станет лучше, другая как свекровь. <…> Все для всех и все общее. Вот тебе и коммунизм! Страх рождает любовь. <…> Страх скрепил эту огромную страну. Все боялись одного маленького человека. <…> Вылезет на трибуну соплячка, сикуха голозадая, и пищит: «Долой Российскую империю!» Да кто простит такое?! (Там же. C. 29).
Стремление подавить и опорочить внутреннюю свободу животной сексуальной страстью должно было не только уничтожить мораль Лизико, но и превратить ее и Антона в продолжателей рода homo soveticus provinсialis. Почувствовав неладное, не желая быть оскверненной и втянутой в «пережиток» советской власти – «кашельство», Лизико предлагает Антону уехать за границу, но Ражден делает все, чтобы этого не случилось. Выезд за границу как отрыв от бывшей советской Грузии (за этим скрывается метафора выбора прозападного курса развития Грузии) пресекал возможность продолжения существования homo soveticus provinсialis, а значит грозил вымиранием целой общности, порожденной советской властью, – советским людям.
Борьба между старым и новым будущим изображена как гипотетические сексуальные отношения свекра и невестки. Чиладзе вновь прибегает к недосказанности, как в случае с отношениями грузинской крестьянки и русского урядника. Читатель сам должен решить, «было или не было». Якобы измену мужа увидела Фефе, но, как покорная восточная жена, она готова не подавать вида и не рассказывать ничего сыну. Для нее главное – сохранить все как было:
В сущности, это и есть семья. Молчаливое соглашение: никто не хочет и никто не бунтует, всех устраивает жизнь под одной крышей. Привычка – великое дело. Некоторые полагают – вторая натура. Ради привычки можно пожертвовать головой, что уж говорить о сыновней чести (Там же. C. 39).
Измена сводится лишь к одной детали: свекор положил руку на плечо невестке. Увидев это, сын поднял «топор» на отца. Аллегорически за образом Антона Кашели стоит поколение грузин, которых не устраивает что-то в прошлом, но они не обладают достаточными знаниями, чтобы можно было сформулировать четкое понимание себя в настоящем и сделать выбор пути в будущем. Остановить российско-советское русско-грузинское чудовище возможно было лишь уничтожив. Писатель вводит тему отцеубийства, которое, так же как и отношения крестьянки и урядника, свекра и невестки, остается в поле видения/сна. С одной стороны, убийство отца принесло бы Антону чувство освобождения из двадцатитрехлетнего заключения, с другой – переживание свободы дало «не облегчение, о котором он мечтал, не прилив жизненных сил, а раздавило о землю, как червя, лишило достоинства и гордости» (Там же. C. 93). Свобода была достигнута с помощью преступления, так же как у всех представителей семьи Кашели. Для Чиладзе молодое поколение грузин, несшее «от ногтей до кончиков волос» код убийцы и руководствовавшееся насилием, оказалось «газовым пузырем», «неспособным испортить даже воздух», потому что после совершения аморального поступка не смогло разорвать связь с государством, которое способствовало потере его страны:
Отец отрекается от сына, сын убивает отца. Круг замыкается. Капкан захлопывается, и последний представитель рода, запертый в безвоздушном пространстве, тщетно разевает рот, напрасно ищет спасения от неизбежного и справедливого конца. Убийца отца должен подохнуть в уборной, и подохнуть от рук ничтожества… Так тебе и надо! Получай! Давись собственной кровью… Когда твой предок, порождение годори, «выкидыш корзины», как прозвала его невестка, для создания интернациональной семьи махнул в Россию, тогда было заложено основание твоему сегодняшнему жалкому существованию, перетеканию из ничего в ничто, но венчающему нечто гораздо большее и значительное, чем ты. Ты всего-навсего шептун, последний газовый пузырь, выделенный издыхающим организмом твоей семьи, ты выйдешь наружу с жалким, едва слышным шепотком и бесследно исчезнешь, выдутый сквозняком… Даже воздух толком не испортишь в радиусе одного шага… (Там же. C. 103).
