Затем появилась статья литературоведа Натальи Ивановой, в которой она также обратила внимание на националистический дискурс – на подчеркнутое различение грузин и негрузин:
Националистичен ли роман Чиладзе? Да, националистичен: истинные грузины погибают, но не сдаются, «зато негрузинское население Тбилиси вывесило ковры на резные балконы и, принарядившись, ждало окончания канонады, чтобы у гянджинских ворот встретить „освободителей“ бодрой музыкой зурначей и пестрым плеском стягов…» (Иванова, 2004. C. 222).
В противовес приведенным статьям появляются и другие отзывы, авторы которых концентрируются не на начальных строках романа, где задается тон определения отношений Россия – Грузия, а на полном тексте. Уже упомянутый Станислав Рассадин в статье «Новый роман Отара Чиладзе: национальное самосознание и отрезвление» написал, что «романа такой силы национального отрезвления, к сожалению, пока еще, кажется, нет» (Рассадин, 2004). Отвечая на подозрения об антироссийских настроениях в романе, Рассадин пишет:
…первые страницы романа Отара Чиладзе «Годори» <…> меня озадачили. Уж не покоробили ли? И чем – жесткостью к роли России в судьбе Грузии; притом роли не нынешней, но изначальной. Уж не пресловутая ли, черт ее раздери, «русофобия»? Констатирую скорбно: вот, значит, что делает с нами – на сей раз со мной – разобщенность последних лет, рождающая подозрительность <…>. Вот и Грузия… Ау! Где легенда о земном рае, раз теперь и Отар Чиладзе, ревнивый тбилисец, может сказать, что персонаж романа избит «по-тбилисски, с тбилисской жестокостью и беспощадностью»? Лучший прозаик Грузии, он написал роман страшный (Там же)[88].
Продолжая точку зрения Рассадина о «Годори» как о романе, в котором отражено осознание национальной истории, я буду рассматривать его как роман не антироссийский, а антигрузинский, в котором присутствие России в Грузии стало причиной перерождения и формирования иного типа грузина, получившего у меня определение homo soveticus provincialis[89].
Писатель, обратившись к истории Грузии, представляет свою версию развития страны, считая, что грузинские князья не должны были склоняться в сторону России, так как это привело к потере национальной идентичности и перерождению моральных устоев народа. Несмотря на собственную четкую мировоззренческую линию, Чиладзе оставляет читателям возможность самим дать ответы на исторические и социальные вопросы. Этому помогают приемы недосказанности, сна, видения. Ведущей темой романа становится тема поиска «утраченной страны», то есть независимой Грузии и изначальной грузинской национальной идентичности. Тема поиска в романе связана с мифическим героем, появляющимся и «наяву», и во сне, неким Лодовико из Болоньи, который проходит сквозь века и не находит христианской страны Востока, «прославленной рыцарским благородством и воинской доблестью» (Чиладзе, 2004. C. 7). Согласно роману, причиной потери страны и нацидентичности стало обращение за помощью к Российской империи, что обернулось потерей независимости и появлением российско-советского/русскогрузинского монстра – homo soveticus provinсialis.
Роман является типичным произведением постколониальной литературы: в нем представлена история одной из subaltern nations и ее оценка своего «колониального» прошлого. В романе охвачены разные эпохи: имперская, советская, постсоветская. Они служат фоном для демонстрации деградации нации, переродившейся из-за насильственного присутствия России в монстра, воплощением которого стал страшный род Кашели.
Не углубляясь в анализ художественных приемов, к которым прибегал автор, чтобы передать свое видение поднятой проблемы, я сосредоточусь на чиладзевской точке зрения на имперское насилие, на российско-советский контекст межнациональных отношений в Грузии и последствия присутствия России, что обернулось для Грузии потерей себя, своей национальной идентичности.
Повествование ведется от лица «летописца»-рассказчика и начинается с критической характеристики, данной автором переломному этапу в истории Грузии: обращения к России за покровительством, что повлекло за собой вхождение в состав Российской империи, а значит «исчезновение» прежней Грузии. Автор осуждающе пишет о том, что грузинские княжества, подверженные междоусобным распрям, вступили в диалог благодаря русскому царю Александру I и за привлечение третьей стороны поплатились потерей независимости, став провинцией империи. Этот момент оказался началом «конца» прежнего образа народа, а также послужил появлению «нового» образа, что представляло собой не лучшее зрелище:
