Колебания между определениями «оккупант»/«миссионер» усилили отторжение и проиллюстрировали новую страницу в литературе на русско-грузинскую тему. Каждый из российских писателей, произведения которых проанализированы выше (Бойко, Морозов, Хабибулин, Соколовская), говорил об отчаянии и разочаровании, которое подтолкнуло их литературных героев, чьими прототипами являлись сами авторы, вернуться в Россию. В схожем ключе обида звучала и у Ст. Куняева («Поэзия. Судьба. Россия. Книга воспоминаний и размышлений», 2001), у А. Мамедова в «Двух рассказах» (2003). Чаще всего писатели обращались к приему спора-диалога или спора-размышления с самим с собой. Писатели противопоставляли грузина/кавказца и русского: Нина и Эмзари (Бойко, «Прощай, Сакартвело!», 2005), Сергей и бандит (Хабибулин, «Фуршет на летном поле»), Зураб и Николай Горячев (В. Морозов, «Цхинвал», 2007), а иногда огрузинившуюся русскую и солдата (Соколовская, «Литературная рабыня», 2011). В литературе нашла место тема изгнания из рая и связанные с ней темы ощущений жертвы, вызванных ассоциированием с образом врага, и тема оправдания как оборонительной реакции от возросшей агрессии. Во всех этих произведениях отсутствуют реплики, подтверждающие процесс насильственной русификации. Наоборот, русскоязычные писатели, создавая персонажей, проживавших в Грузии, на первый план выдвигали знание героями традиций, культуры, языка другой страны. Несмотря на это, герои сталкиваются с установками общественного мнения о русских как оккупантах, хотя сами себя всегда связывали с индустриально-образовательной миссией, а после 9 апреля превратились в жертв обстоятельств. Одностороннее восприятие друг друга оказалось неверным и плоским, но в грузинском обществе оно заняло одно из ведущих положений, что подтверждает творчество ряда писателей, например Отара Чхеидзе.
2.5.2. Имперский захват и плод насилия – homo soveticus provincialis
Первым, самым громким и обсуждаемым мнением о присутствии России в Грузии в XIX веке как об оккупации и насилии, расцененным в России как националистическое и антироссийское, стало мнение поэта и прозаика, признанного классиком грузинской современной литературы (Беставашвили, 1970, 1975) – Отара Чиладзе (1933–2009)[85]. Оно воплотилось главным образом в романе «გოდორი / godori / Годори» (2003)[86], хотя советский и постсоветский контексты являлись основой раннего романа, вышедшего в 1995 году – «აველუმი / avelumi / Авелум» (Квачантерадзе, 2010)[87]. Скандальность была спровоцирована не только нетрадиционной точкой зрения, но и самой фигурой автора, потому что, состоявшись как писатель в советский период, он остро критикует те времена. О Чиладзе еще тогда стали говорить как о самом талантливом и известном современном грузинском поэте и прозаике, его талант ценили Иосиф Бродский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина и многие другие русские писатели и поэты. Содержание и трактовка истории в романе стали неожиданными, хотя еще в советское время появлялись романы, в которых прочитывалась антисоветская точка зрения («Шел по дороге человек», 1973).
На волне националистических настроений переломного периода создается роман, идентичного которому в русской литературе не нашли (Беставашвили, 2009. C. 53–54) и который, как пишет Станислав Рассадин (Рассадин, 2004), стал событием. Некоторые критики посчитали произведение самым антироссийским, остро реагируя в критических статьях, например Лев Аннинский в статье «Капсулированный дух» (2004) и Валерий Липневич в статье «В поисках утраченного достоинства» (2004).
Известный критик и знаток грузинской литературы и культуры Лев Аннинский, возмутившись описанием России в романе в образе чудовища, сконцентрировался на «оборонительной» позиции – напоминании грузинам о якобы забытом: о сложном периоде влияния на Грузию Османской империи, когда Россия предоставила военную силу в помощь от османотурецких набегов, о роли грузин в советской культуре и истории (Великая Отечественная война, Сталин, грузинское кино).
Валерий Липневич, увидев антироссийский след, также обрушился на роман с негодованием. Но, в отличие от критики Аннинского, приведенные им выводы продемонстрировали незнание исторического контекста и непонимание главной темы произведения, которую он определил как тему «прикормленного» советской властью литератора, стремящегося сохранить личное и национальное достоинство. По мнению Липневича, Чиладзе в своем творчестве пытался помочь читателю преодолеть комплекс провинциальности.
