Почти одновременно с «Под горой Давида» выходит текст, посвященный Сухуми, – «Забытый Себастополис» (2012)[208]. Гельбах выстраивает текст, исходя из исторической перспективы, с которой также связывает ностальгию, но не только по советскому благополучию Абхазии, но и по мощи этого региона в прошлом. Автор выбирает роль просветителя и летописца, и в сорок одну небольшую главу вплетает историческую информацию о городе, начиная с 137 года, с древней истории города и с мифов Древней Греции, напрямую связанных с этой территорией, о крепости Сухум-кале; затем повествует о XX веке и обо всем, что подчеркивает особую культурную и политическую значимость Сухуми. Гельбах пересказывает сюжеты, связанные с известными людьми, приезжавшими и дружившими с представителями элиты Абхазии, например: Троцкий и Лакоба, Берия и жена Василия Сталина; о повести Чехова, действие которой разворачивается в Сухуми; о слухах и визите Малевича, Грэма Грина, Симонова и Серова.
Наряду с историческими справками, автор вплетает в текст и свои воспоминания о Сухуми: его достопримечательностях, особо значимых местах для его жителей, о своих друзьях (Гельбах, 2012). Город для писателя остался таким, каким был в советские времена. Гельбах, как и Гурам Одишария, пишет о Сухуми, как будто ставит памятник городу: он был замечательным, но больше его уже нет и таким он не будет:
Империя, в которой мы жили, перестала существовать, а воспоминания о старом городе уходят постепенно, подобно опустившемуся на дно моря Себастополису… (Гельбах, 2012).
Как и у других русскоязычных авторов, ностальгия по Грузии и Абхазии связана с воспоминаниями советского периода. И. Гельбах не противопоставляет один народ другому, не концентрирует внимание на социальных различиях. Описания выстраиваются с целью зафиксировать личное отношение, портреты конкретных людей и оставить воспоминания о том, чего уже не вернуть.
Абхазия появляется и в книге «Пицунда-57» Александра Жолковского (1937 г. р.). В одной из «виньеток» он вспоминает отдых в Пицунде в 1957 году, когда город не был престижным курортом. С этими воспоминаниями связаны имена отдыхавших там с женами Вяч. Вс. Иванова, С. Б. Бернштейна, В. Н. Топорова.
Итак, ностальгия, главным образом по советскому прошлому, и обращение к Грузии, становятся не просто темами «по старой памяти» (Кукулин, 2002), а ведущими темами в художественной прозе о Грузии на русском языке. К ней обратились как писатели, так и представители интеллигенции. Главными объектами идеализированного романтического прошлого и ностальгии стали достопримечательности Грузии, главным образом Тбилиси (Сололаки, Авлабар, проспект Руставели, Мтацминда), а также личности, представители культуры, которые и создавали особую атмосферу в городе. Учитывая, что все вышеуказанные авторы являются представителями советского поколения, тема ностальгии и прошлого в Грузии выступает как подведение итогов жизни, в которой был расцвет профессиональной деятельности, совпавший с советским периодом.
В литературе на грузинском языке по понятным причинам (постсоветские войны) ностальгия выражена не ярко, хотя в ранее анализированных романах, например у Чхеидзе, встречаются герои, ностальгирующие по советским временам как временам своей молодости, временам без войн в Грузии и временам, когда были социальные блага, такие как бесплатное образование или медицинское обслуживание, то есть типичная посткоммунистическая ностальгия (Todorova).
В результате проведенного в этой главе анализа можно сделать вывод, что в литературе, развивающейся вне идеологемы «дружба народов», произошла демифологизация и ревизия устоявшихся взглядов и стереотипов: пересмотру подверглись миф «Грузия-рай», стереотипы о грузинах-жертвах/русских-оккупантах или наоборот, да и сама идеологема «дружба народов». Основной удар пришелся на темы, связанные с национальной идентичностью и с совместной историей. В центре переосмысления и моделирования нового взгляда на себя и свое прошлое оказались явления и образы, отложившиеся в культурной памяти (Assmann, 1995; Ассман, 2004) народов бывших советских республик, и события, составившие культурную травму (Штомпка, 2001; Edkins, 2003; Alexander, 2004) прошлого. Грузинскому и российскому обществу следовало ответить на старые и новые вопросы, которые появились в создавшейся исторической ситуации. Что касается русско-грузинского литературного контекста, то здесь происходят два характерных изменения: во-первых,
