Не имея леса для устройства паромов, ногайцы, со свойственной им находчивостью, использовали высокий сухой тростник. Из него вязали фашины, клали одна на другую в четыре ряда, крепко связывали по краям и в середине; сверху плот застилали четырьмя воловьими шкурами, сшитыми так плотно, что вода не проходила сквозь швы; к краям — спереди и сзади — прикрепляли прочные верёвки, с помощью которых паромы перетаскивали с берега на берег. Кибитки вязались друг с другом — по десять штук в связке — и также перетаскивались верёвками.
Лошадиные табуны, прочий мелкий и крупный скот загоняли в реку — они переправлялись вплавь.
В бытность свою при армии Веселицкий не раз наблюдал, как проходило форсирование рек войсками. За невероятным шумом и внешней неразберихой, царившей у переправ, там, однако, прослеживался определённый порядок, позволявший достаточно быстро переводить через самые широкие реки людей, артиллерию, обозы. Здесь же, у Буга, его поразила безалаберность, с какой переправлялись ногайцы.
Движущиеся со всех сторон тысячи людей и кибиток, табуны лошадей, овечьи отары, верблюды, волы — всё это колеблющейся чёрной массой скапливалось на берегу, сползало в речную зыбь, оглашая окрестности тягучим, густым гулом. У паромов вспыхивали короткие злые ссоры: каждый юрт стремился поскорее переправиться на левобережье. Сносимые вниз течением тяжело груженные паромы двигались медленно, нередко накрывая, к ужасу хозяев, плывущие рядом стада скотины. В холодных бурлящих водах Буга слабые и больные животные быстро выбивались из сил и тонули десятками. Были утопшие и среди ногайцев.
Глядя на такой бедлам, Веселицкий высказал сомнение в скорых сроках переправы.
— За три дня управимся, — невозмутимо ответил Хаджи-мурза. — Только б погода не помешала...
Спустя три дня переправа действительно закончилась. Орды перешли на левый берег, потянулись к Днепру.
Миссия Веселицкого была исчерпана — он тепло попрощался с предводителями орд и мурзами и направился к Екатерининскому ретраншементу, чтобы оттуда проследовать к штабу Панина.
* * *
Октябрь 1770 г.
В озябшем, иссечённом дождями, затуманенном Петербурге победу Петра Панина под Бендерами — против его ожидания — восприняли весьма холодно.
Екатерина, правда, поначалу обрадовалась очередной виктории над турками. Но когда Захар Чернышёв прискорбно и правдиво доложил о числе погибших за время осады (6236 офицеров и солдат — пятая часть армии!), императрица, привыкшая к блистательным, с малыми жертвами сражениям Румянцева, не на шутку вспылила.
— Граф, видимо, задумал всю армию под бендерскими стенами положить! — звеняще воскликнула она, загораясь гневным румянцем. — Чем столько потерять — лучше бы вовсе не брать Бендер!
Захваченные трофеи — пушки, знамёна, несколько тысяч пленных — восторга у неё не вызвали:
— Я ими свои полки не наполню!.. Басурманы мне русских солдат не заменят!..
О красочной реляции Панина, о негодующих словах Екатерины стало известно многим. Уже на следующий день злые языки из числа недругов Паниных, пересмеиваясь, с удовольствием иронизировали над полководческими способностями Петра Ивановича.
— Вы слышали, господа, он ещё о награде мечтает. Прямо так и пишет: жду, дескать, государыня, от вас высокой награды.
— В фельдмаршалы метит Петька!
— А как славно он про охоту и егерей описывал. Будто сам из леса вышел.
— Вот-вот, господа, с таким изящным слогом ему не в генералах ходить, а водевильчики пописывать...
Пока в лучших петербургских домах состязались в остроумии, Екатерина ответила Панину кратко и сухо: одной строкой поблагодарила «за оказанную в сём случае мне и государству услугу и усердие» и наградила Георгиевским крестом 1-го класса.
«Всем, при вас находящимся, — говорилось далее в рескрипте, — как генералитету, так и нижним чинам, объявите моё признание за мужественное и отлично храброе их под предводительством вашим поведение...»
* * *
Ноябрь 1770 г.
Панин получил высочайший рескрипт в крепости Святой Елизаветы, где задержался на несколько дней: хотелось отдохнуть от ежедневных изнуряющих маршей. Сдерживая волнение, он сломал печати на пакете; взгляд торопливо побежал по каллиграфически выписанным строчкам, замер на знакомой размашистой подписи Екатерины.
