Веселицкий — на правах доверенного человека — исправно доносил Панину о всех услышанных разговорах, делая это, конечно, в обходительной, смягчённой форме.
Пётр Иванович и сам чувствовал растущее в армии недовольство. Оно усиливалось ещё тем, что в полках знали о блестящих победах Румянцева. Здесь же, под Бендерами, были бои, были потери, но не было побед.
Уязвлённый Панин вызвал Гербеля и долго кричал на него, обвиняя в трусости и нераспорядительности.
Когда командующий утих, вспотевший Гербель, оправдываясь, сказал, что левая мина может быть установлена к вечеру, правая — через три дня, а вот центральная — не ранее чем через две недели.
Последние слова вызвали у Панина новый приступ ярости.
— Все упрекают меня в задержке штурма, — кричат он, размахивая руками, — а на самом деле виновником являетесь вы, господин генерал! Я не могу начинать штурм без подрыва гласиса! А вы, генерал, два месяца возитесь под землёй, как жук в навозе, и ничего не сделали!.. Позор!
Гербель стоял бледный, подавленный, не решаясь уйти без разрешения командующего.
А тот тихо, сквозь зубы прошипел:
— Взрывайте левую... А через три дня — правую... Идите!
Генералы, стоявшие вокруг палатки и слышавшие восклицания командующего, недоумённо переглянулись: зачем взрывать мины по одной и с такими перерывами?
— Совсем одурел наш предводитель, — вполголоса сказал кто-то.
Выскочивший из палатки вслед за Гербелем адъютант пригласил к командующему генерал-майора Вульфа.
Ему Панин приказал после каждого взрыва проводить скорую стрельбу по крепости всеми батареями.
— Пусть Эмин-паша думает, что штурм начался!..
3 и 6 сентября, ближе к полуночи, Гербель взорвал фланговые мины, разворотившие гласис огромными воронками, в каждой из которых разместилась бы рота солдат. И каждый раз, как предполагал Панин, в крепости всё приходило в смятение: пушки скоро и неприцельно палили в темноту, гарнизон поднимался на стены для отражения штурма. Но штурма не было, и турки прекращали стрельбу. Однако гарнизон проводил на стенах всю ночь.
Утром 15 сентября генерал Гербель доложил Панину, что центральная мина подготовлена к взрыву.
— Слава Богу, — облегчённо вздохнул командующий. — Тогда сегодня же вечером штурмуем...
Мягкая, ещё хранящая тепло увядшего лета ночь плавно опустилась на Бендеры. Отгоняя прутиком назойливых мошек, взволнованный предстоящим штурмом, Панин нервно вышагивал на вершине холма, подминая начищенными сапогами поблекшую траву. За спиной тихо переговаривались генералы. Чуть поодаль верхом на фыркающих, лениво перебирающих ногами лошадях восседали офицеры, готовые развозить приказы командующего. Рядом с генералами горел небольшой костерок.
Панин, сделав десяток шагов в одну сторону, перед тем как развернуться, останавливался, вглядывался в темноту, прислушивался. Он ничего не видел, но по доносившемуся сюда приглушённому шуму мог представить, как строятся штурмовые колонны, подтягиваются пехотные роты сопровождения, равняют ряды эскадроны кавалерии. А полковники, наверное, ещё раз объявляют приказ командующего: офицеры, первыми взошедшие на стены, получат в награду за отвагу сразу по два чина, солдаты — по сто рублей.
Где-то впереди, в темноте, раздался стук копыт. Подскакавший офицер осадил коня и, рассмотрев в свете костра невысокую фигуру командующего, не слезая с седла, выкрикнул:
— Ваше сиятельство!.. Фитили зажжены!
— Ну вот и славно, — враз осипшим от волнения голосом сказал Панин. — Теперь у нас одна дорога...
Все притихли, ожидая взрыва.
Ровно в 22 часа генерал-майор Гербель взорвал центральную мину — globe de compression (сдавленный шар) — в четыреста пудов пороха.
Пьяно шатнулась под ногами земля; вздрогнули, тревожно заржали лошади. Над всей округой, над гладью Днестра покатился тяжёлый, давящий грохот. Земля вздыбилась на десятки сажен, к небу рванулись огромные красно-белые языки пламени. На штурмовые колонны дождём посыпались комья земли, камни, древесная труха. Пыль и дым густым облаком заслонили чёрный силуэт крепости... Казалось, наступил конец света.
Тотчас справа, слева, в центре искрящимися веерами сверкнули залпы русских батарей.
