Прозоровский пригласил мурз в свой лагерь. Мамай-мурза громко прочитал текст присяги, присланной ранее Паниным. Кто-то из едисанцев поднёс Прозоровскому Коран, сказал, чтобы он передал священную книгу старшему из мурз.
Генерал недоумённо оглянулся.
Выручил майор Ангелов, знавший многих ногайцев, — глазами указал на Джан-Мамбет-бея.
Прозоровский напыжился, придавая своему облику величавую торжественность, и вручил Коран бею.
Тот поцеловал книгу, прикоснулся к ней лбом, передал следующему мурзе, повторившему движения бея.
Так, переходя из рук в руки, Коран обошёл всех ногайских начальников. Торжественная клятва была исполнена.
За обедом, который устроил Прозоровский, Джан-Мамбет-бей с заискивающей улыбкой на широкоскулом лице объявил скрипучим голосом, что на собрании мурз он избран ханом обеих ногайских орд, и пообещал склонить к отторжению от Порты джамбуйлуков и едичкулов.
— А что делать станете, коль не захотят они к вам присоединиться? — зычно спросил Прозоровский, изрядно опьяневший.
— Тогда они нам врагами будут... И мы силой заставим отложиться, — словоохотливо пообещал бей.
— Ладно уж, — махнул рукой Прозоровский, едва не сбив наземь стоявший перед ним бокал. — Мы и сами с этим справимся, когда потребно будет.
Переводчик Константин Мавроев не стал переводить сказанное генералом, а спросил о Каплан-Гирее.
— Хан из Хаджибея в Очаков идёт, — ответил бей. — С ним тысяча турок в охране... И обоз большой. Очень большой!
— Из Очакова пойдёт к Перекопу?
— Нет, — мотнул головой бей. — Сказывают, морем в Кезлев поплывёт. А в Очакове для того дела пять судов приготовлены.
Мавроев скороговоркой перевёл слова бея Прозоровскому. И добавил от себя:
— Брешет старик, ваше сиятельство! Насколько мне ведомы характеры крымских правителей, они более всего пекутся о собственной выгоде... У хана большой обоз. Он его не бросит! А на суда столько добра, лошадей да ещё турок-охранников он не посадит... Видимо, слух специально пустил, чтобы по берегу его не стерегли.
— Вот мы и проверим, — похлопал Мавроева по спине генерал и звонко икнул...
Утром, проводив ногайцев, Прозоровский двинул корпус к Очакову. Шли весь день, глотая степную пыль, томясь от палящего зноя. Под вечер, не доходя до крепости вёрст пять, генерал остановился на ночлег, выслав в разные стороны казачьи разъезды. Несколько казаков, что понимали по-татарски, поскакали в разведывание к Очакову.
Казаки вернулись перед рассветом. Рассказали, что в темноте подошли почти к самым стенам, вокруг которых шумным табором расположились татары.
— На глазок по сумеречному времени тыщи три будет, ваше сиятельство.
— Разговоры слышали? О чём говорят?
— Нет, побоялись близко подходить, чтоб не обнаружили... Но шатров они не поставили, кибитки по-походному снаряжены. Сегодня-завтра должны тронуться.
На заре Прозоровский послал к крепости казачий полк, приказав заманить татар в степь. Полк до Очакова не доехал, столкнулся с татарами раньше: Каплан-Гирей ещё ночью вышел в сторону Кинбурна. Видя, что русских мало, хан оставил для охраны обоза небольшой отряд, а всю конницу бросил на казаков.
Казаки, живо палившие из ружей и весело поругивавшие басурман, смекнули, что пора уносить ноги: татары, растянувшись по степи полумесяцем, стали охватывать полк с флангов. Развернув коней, нещадно охаживая их плетьми, казаки поскакали к условленному месту. Спустя четверть часа бешеной скачки полк увидел выехавшего на курган Прозоровского. Казаки промчались ещё сажен триста, держа направление на курган (татары, не чувствуя подвоха, мчались за ними), а затем снова развернули коней.
В этот миг по сигналу Прозоровского грохнули скрытые за курганом пушки. Ядра, прошипев над головами казаков, упали в самую гущу татар. Одновременно из балок выехали несколько тысяч казаков, а слева и справа, заходя в тыл неприятеля, помчались гусарский и драгунский полки.
Среди татар произошло замешательство: кто-то продолжал нестись во весь опор вперёд, кто-то по дуге отворачивал в сторону. Стремительная, лёгкая, послушная хану конница в считанные секунды превратилась в неуправляемое, объятое страхом стадо.
