— Тебе чего?
— Русский паша надо!.. Письмо к паша везу...
— Ваше благородие! — солдат повернул голову к своим. — Он говорит, что письмо везёт его сиятельству.
— Веди сюда! — приказал поручик.
Всадник подъехал к пикету, достал из шапки свёрнутый квадратиком лист, протянул офицеру. В бумаге сообщалось, что подателю её едисанскому татарину Илиасу по проезде через российские земли препятствий не чинить, а, напротив, оказывать всяческую помощь. Внизу стояла размашистая подпись «Пётр Панин».
«Конфидент наш, — подумал поручик. — Важная, видимо, птица, коль сам генерал бумагу подписал...»
— Лошадь мне! — крикнул он солдатам.
Спустя полчаса поручик вместе с Илиасом въехали в русский лагерь. В нём царила обычная рассветная суета: солдаты, навесив над кострами котлы, варили кашу, офицеры брились, завтракали, ездовые, зевая, кормили лошадей.
Поручик знал, что всеми делами с татарами заправляет канцелярии советник Веселицкий, и направил лошадь прямо к его палатке.
Пётр Петрович встал рано, испил кофе и теперь неторопливо прохаживался по росистой траве, разминая ноги.
— Тут татарин к его сиятельству просится, — доложил поручик. — Говорит, письмо привёз.
— А сам-то кто будет? — спросил Веселицкий, оглядывая нарочного.
— Тут другая бумага есть... В ней он называется Илиасом.
«Погоди-погоди, — насторожился Веселицкий, который знал Илиаса в лицо. Он быстро пробежал глазами по измятому листу. Ордер был знаком: он лично вручил его Илиасу перед отправлением в ногайские орды. — Не иначе шпион!..»
— Ким сен? — крикнул он всаднику, державшемуся довольно уверенно.
— Тинай-ага.
— Сен русча лаф этесизми?
— Бар.
— Где взял ордер?
— Ил нас дал.
— Он в орде?
— Да, ещё вчера видел его... Вчера и дал.
— Почему сам не приехал?
— Совет постановил послать меня.
— Какой совет?
— Мурзы и аги Едисанской и Буджакской орд держали вчера совет и прислали меня с просительным письмом к паше.
«Неужто отторгаться решили?» — мелькнуло у Веселицкого.
Он вытянул вперёд руку:
— Где письмо?
— Мурзы сказали передать в руки паше.
— Так его же ещё перевести надо!.. Его сиятельство по-вашему не понимает.
Тинай-ага оказался смел и упрям.
— Мурзы сказали передать в руки паше! — повторил он.
— Хорошо... Слезай с коня... Пошли! Я доложу его сиятельству.
Панин завтракал в своей палатке, трапезу прерывать не стал, и Веселицкому пришлось прождать около четверти часа. Когда генерал вышел из палатки, Тинай-ага с поклоном протянул письмо.
Панин повертел письмо в руках, отдал пришедшему вместе с Веселицким переводчику Дементьеву:
— Ну-ка прочитай.
Дементьев распечатал послание, быстро, прямо с листа стал громко переводить.
«Яко вы татар сожалеете, — писали мурзы Панину, — и в настоящую войну невиновными признавая, их поражать и разорять не позволяете, ожидая взаимного и с нашей стороны поведения, с общего согласия постановили: чтоб обитаемую нами ныне землю впусте оставить, а нам со всеми татарами в Крым перейти, ибо, какой между Россией и турками мир последует, отгадать нельзя. А ежели нам сию доверенность не сделают и в Крым идти не позволят, то мы всё татарское конное воинство, простирающееся числом более ста тысяч, до последнего человека помрём...»
Панин недоумённо посмотрел на агу — он, как и Веселицкий, думал, что это уведомление об отторжении от Порты, — заворчал гнусаво:
— Ишь чего задумали, сволочи. Пустить в Крым... Проще козла в огород пустить — дешевле станет...
Опасения командующего были небезосновательны: вся армия стояла у Бендер — границы империи прикрывались лишь небольшим числом гарнизонов и фактически были открыты для нападения. Он боялся, что переменчивые в своих настроениях ногайцы нарушат обязательство, раздумают идти в Крым и вторгнуться — все сто тысяч! — в российские пределы. Тогда разорение и беды будут неописуемы.
Словно прочитав мысли командующего, Веселицкий заметил негромко:
— Прежде чем их пропускать — семь раз подумать надобно... Только ведь и у них своя правда есть: турок-то боятся справедливо, а каковой мир мы подпишем с Портой — неведомо.
