— Сомневаюсь, — с лёгкой иронией заметил Орлов. — Он же ваших рассуждений не слушает.
Шутка успеха не имела — все сидели с невозмутимыми лицами. И только Потёмкин растянул губы в рассеянной улыбке...
Генерал-поручик Григорий Александрович Потёмкин стал заседать в Совете с конца мая. Его появление там явилось полной неожиданностью — по двору поползли сплетни и домыслы. На деле всё было проще. Ещё зимой Потёмкин, тогда генерал-майор, написал Екатерине длинное письмо, в котором обидчиво пожаловался на невнимание к его персоне и попросил назначить генерал-адъютантом её величества. Екатерина, знавшая его по перевороту 1762 года, ответила милостиво, перевела из Первой армии в Петербург, дала новый чин и однажды, войдя с ним в комнату, где заседал Совет, сказала коротко и просто:
— Теперь, генерал, ваше место здесь...
...Панин не обратил внимания на реплику Орлова — граф, потеряв прежнее влияние, был не опасен, — и, сохраняя серьёзное лицо, продолжал говорить:
— Коль мы увидим усталость армии проводить войну наступательную — совсем мало трудов потребуется, чтобы превратить её в оборонительную. Но прежде следует все важные турецкие крепости, занятые нами, до подошвы подорвать и истребить, города и селения вконец опустошить, а жителей — всех без изъятия! — со всем имуществом перевезти в Россию. В империи есть ещё много мест, находящихся в пустоте и незаселённости!.. Такое, до последней головы, переселение жителей Бессарабии, Молдавского и Волошского княжеств будет весьма достаточно к награждению всех наших убытков, в войне понесённых, и обратится для Порты в самый чувствительный и непоправимый удар. Ибо лишится она знатных и плодородных провинций, кои самому Царьграду большую часть его содержания давали. Употребление сей крайней меры к облегчению нашего военного бремени находится в наших руках и принятие её токмо от нас зависит... Однако, не будем лукавить, существование и целость Порты через естественное связывание взаимных интересов столь же полезно для России, сколь и ей Россия. Порта должна это чувствовать не менее нашего и не подвигать нас на крайности, ибо великое пространство, опустошаемое в таком случае нашими войсками, сделают её физически почти не существующей с той стороны, где теперь театр войны происходит, и с которой мы атакованы могли быть. Тогда туркам к произведению войны одна перспектива будет — в возвращении под свою власть Крымского полуострова и всех татар. Но кто беспристрастным оком рассмотрит положение Крыма, близость оного к нашим границам, тот должен признаться, что, взяв там ныне твёрдую ногу, мы делаем совершенно невозможным изгнание нас оттуда силой оружия. Сухой путь к нашествию турок заперт, а свобода моря будет оспариваться нашими судами. И ежели великий везир имеет на плечах разумную голову, он должен понять, что лучше получить некоторые преимущества по мирному трактату, нежели разорённому остаться и без всяких приобретений.
Панин закончил говорить, неторопливо сел, утёр платочком вспотевшее лицо.
— Тут и рассуждать нечего, — раздался голос Потёмкина. — Граф Никита Иванович прав во всём, в каждом своём слове!
— Следует поскорее дать необходимые инструкции графу Румянцеву, — поддержал Потёмкина вице-канцлер Голицын. — И не отступать от них ни на шаг...
* * *
Июль 1774 г.
4 июля турецкое посольство в двести человек, тягучей пыльной колонной пройдя сквозь полки Каменского, остановилось в деревне Биюк-Кайнарджи, расположенной в четырёх вёрстах от Кючук-Кайнарджи, где держал ставку Румянцев. Сопровождавший турок майор князь Вадбольский послал к фельдмаршалу курьера.
Румянцев, сидя на лавочке, выпустив из расстёгнутого мундира объёмистый живот, лениво щуря глаза от закатного солнца, выслушал курьера, махнул рукой:
— Скачи назад... Завтра поутру пришлю кого-нибудь.
Курьер сноровисто прыгнул в седло и умчался за околицу.
Румянцев вызвал полковника Петерсона. Настроение у фельдмаршала было благостное, и он, продолжая щуриться, шутливо сказал:
— Ты, полковник, с турками давнюю дружбу имеешь — встречай полномочных... С эскортом!.. Пусть знают, что на поверженных я зла не держу...
