Спустя неделю, 30 июня, будучи уже в лагере при деревушке Жигалей, Румянцев отправил в Петербург реляцию и приватное письмо Екатерине с подробным изъяснением причин возвращения на прежние позиции.
И написал без обиняков, что для успешного продолжения действий на Дунае «утроить надобно армию, ибо толикого числа требует твёрдая нога, которой без того иметь там не можно в рассуждении широты реки, позади остающейся, и трудных проходов, способствующих отрезанию со всех сторон, для прикрытия которых надобно поставить особливые корпуса, не связывая тем руки наступательно действующего, который через леса и горы себе путь сам должен вновь строить...».
Румянцевскую реляцию зачитали на заседании Совета 15 июля при полном молчании присутствующих. Все уже знали, что армия отступила, и теперь слушали подробности сражения под Силистрией. Слушали по-разному: недовольные широкой славой и популярностью полководца — с тайным злорадством, почитатели — с недоумением и тревогой. Но и те и другие понимали, что произошло неприятное, трагическое событие, которое не может не оказать влияние на дальнейший ход кампании.
А потом наступила пауза, столь долгая и тягостная, что Екатерина, желавшая выслушать рассуждения Совета, не сдержалась:
— Посиделки, господа, устроим в другой раз... Извольте говорить.
Первым подал голос Григорий Орлов:
— Когда одна армия делает ретираду — супротивная крепнет духом и идёт вперёд с верой в конечную победу. Возвращение графа на левый берег никаких выгод и преимуществ нам не принесёт — одни только неприятности. Отныне, испытав радостный успех, турки непомерно возгордятся и желаемое заключение мира отдалится ещё более.
Екатерина хмуро посмотрела на Чернышёва.
Захар Григорьевич понял — его черёд говорить.
— Сия печальная весть не должна затуманивать разум, — изрёк он успокоительно. — Война ещё не закончена, и следует обдумать способы, коими мы можем переломить неблагоприятное начало кампании... Графу Румянцеву нелегко теперь войти в прежний порядок оборонительного положения и восстановить в нём ту же твёрдость, которая порушилась переходом через Дунай. Тогда все транспорты и магазины, делившиеся по разным пунктам и довольствовавшие каждую часть войска, сведены были к одному. К тому же в армии остаётся мало старых солдат — полки состоят из слабых рекрутов, которые не навыкли бесстрашно входить в огонь. А вот неприятельское войско состоит, как пишет граф, «из самых лучших и выборных храбрецов».
— У нас нет лишних полков для усиления его армии, — посетовал Вяземский.
— Лишних нет. Но по настоящему положению польских дел можно послать в армию несколько полков из тамошнего корпуса. Графа надобно ободрить, уведомив об увеличении его армии.
— Два-три полка должного усиления не дадут. Недостаток в людях столь велик, что впору говорить о новом рекрутском наборе, — заметил Иван Чернышёв. И тут же смущённо засопел, натолкнувшись на обжигающий взгляд Екатерины.
— Румянцеву надобны воины, а не мужики! — воскликнула она недовольно. — Присылаемые же ему рекруты не составляют подкрепление армии, но, напротив, ослабляют её. Ибо для их обережения и научения он должен отделять знатную часть старых солдат. А полки, будучи в действиях против неприятеля, не имели времени ни выучить, ни обмундировать их. Оттого рекруты по сию пору в своём образе остаются, то есть в серых мужичьих кафтанах...
Тем не менее через месяц о рекрутском наборе заговорили снова, поскольку без значительного увеличения Первой армии помышлять о скорой победе не приходилось.
И снова Екатерина проявила недовольство:
— На моей памяти это будет шестой набор с шестьдесят седьмого года!.. Со всей империи уже до трёхсот тысяч рекрутов было собрано. И снова набирать?!
— Оборона государства того требует, ваше величество, — покорно заметил Захар Чернышёв.
— Оборона-а... Я всякий раз со сжиманием сердца подписываю набор, видя, что оные для пресечения войны по сию пору бесплодны были. И хотя мы неприятелю нанесли много ущерба, но и сами изрядного числа людей лишились.
— На то воля Господа, — развёл руки Чернышёв.
