— Мурзы могут приезжать к хану не только днём, но и ночью. И были они с охраной, — попытался оправдаться Багадыр-ага. — А что говорят в домах и на улицах — это ложь!.. Много ли с подлых возьмёшь? Они говорят всё, что на ум взбредёт.
— И подлые, видя приготовления, делают свои заключения. У подлых людей тоже есть рассудок.
Багадыр-ага снова стал уверять резидента в ложности его сведений о заговоре. Но Веселицкий слушать его не стал, демонстративно не попрощался и покинул дворец, предупредив, как бы между прочим, что все находящиеся в Крыму полки готовы в любую минуту сокрушить происки верных Порте злодеев.
Татары испугались разоблачения, сделанного резидентом. Но ещё больше они испугались, что стоящие на полуострове русские войска начнут исполнять угрозу, оглашённую в манифесте Долгорукова. Хан и диван некоторое время совещались, а затем отправили к Веселицкому дефтердара Казы-Азамет-агу и Ахметшах-мурзу.
— Ваши слова причинили великое беспокойство и обиду, — сказал дефтердар. — Нас послали ещё раз нелицемерно подтвердить, что всё сказанное о приготовлениях — злая ложь и клевета... Мы намерены и далее твёрдо придерживаться трактата о дружбе, подписанного в минувшем ноябре.
«Твоими устами да мёд пить», — подумал Пётр Петрович, неприязненно глядя на низкорослого агу, заискивающе улыбавшегося всем лицом.
Подождав два дня и убедившись, что хан и беи остались в Бахчисарае, Веселицкий отправил рапорт Долгорукову, в котором рассказал о срыве заговора.
Облегчения, однако, не наступило: у крымских берегов всё чаще появлялись турецкие суда, словно дожидаясь сигнала, чтобы высадить десант.
Вице-адмирал Алексей Наумович Синявин велел кораблям своей флотилии крейсировать вдоль побережья и отгонять турок. Вскоре капитан 1-го ранга Сухотин в коротком бою лихо осыпал турецкую эскадру ядрами и сжёг несколько судов. Но дальнейшему крейсированию помешал жестокий шторм, повредивший корабли Сухотина. Он отвёл их на ремонт в Ахтиарскую бухту под Балаклавой.
* * *
Июнь 1773 г.
На заседании Совета при обсуждении положения в Крыму была зачитана реляция Долгорукова, в которой среди прочего упоминалась просьба Шагин-Гирея о возведении его в ханы.
— Проявившаяся неверность Сагиб-Гирея и поползновенность татар к Порте убеждают, что просьба калги-султана совершенно основательна и справедлива, — заметил Никита Иванович Панин. — Не имея преданного России человека на ханском престоле, нам не удастся навсегда отвратить Крым от прежней покорности туркам... Однако в настоящих обстоятельствах так поступить, к сожалению, нельзя! Сагиб избран по древним татарским законам и обычаям. Всякая перемена вопреки этим законам — особливо при явной нашей поддержке! — нарушит подписанные с Крымом договоры и ещё пуще возбудит беспокойство среди татар, которые увидят в этом клятвопреступление и попытку порабощения... Кроме того, перемена хана произведёт новые хлопоты и затруднительства с Портой в совершении мира. А на оный по прошествии нынешней кампании надобно надеяться неотменно!
— Доводы графа верны, — сказал Григорий Орлов, прощённый Екатериной и с конца мая вновь допущенный ко двору. — Но калге следует дать надежду... Он, конечно, порядочная сволочь, но из всех татар к нам наиболее привержен.
— Калгу в утрату не дадим, — успокоил Орлова вице-канцлер Голицын. — Её величество ещё в апреле всемилостивейше изволили повелеть, что ежели весь Крым дойдёт до последней степени разврата и дальнейшее пребывание калги между татарским народом представит опасность для его персоны, то он найдёт в пределах империи верное и безопасное убежище, сходное с его знатностью и заслугами...
В письме Шагин-Гирею, написанном Паниным по решению Совета, подробно изъяснялась позиция российского двора об испрашиваемом калгой ханстве и подчёркивалось:
«Если дальнейшее ваше там присутствие оказалось бы действительно бесполезным для вразумления татар, а для вас собственно бедственным, на такой случай я имею точное повеление от её императорского величества здесь же вам объявить, что от вас будет зависеть возыметь тогда прибежище в границах её величества империи...»
