— Знаешь, старик, — с обидной грубостью огрызнулся Орлов, — я не собираюсь вечно слушать несуразные речи этого турецкого болвана. Не примут ультиматум — пусть продолжится война! Они, вероятно, забыли, что граф Румянцев хорошо изведал пути к викториям. Сами прибегут с миром! — потряс кулаком Орлов. — И на всё, на всё, что продиктуем, согласятся!..
Утром 17 августа Пиний передал ультиматум турецким послам. Осман без промедления погнал нарочного к великому везиру и спустя пять дней получил указ Муссун-заде о формальном отзыве с конгресса. Через переводчика Ризо эфенди уведомил российских послов о прекращении негоциации.
Орлов и Обресков разругались окончательно. Орлов, бешено выпучив глаза, свирепо поносил тайного советника за мягкотелость и нерешительность. Обресков тоже в долгу не остался — с вызовом кричал графу:
— Вы, сударь, полагали, что турки станут перед вами угодничать? Ошибаетесь!.. Здесь не Петербург, а турки — не ваши лизоблюды!..
На следующий день, взяв с собой самую малую свиту, Орлов спешно укатил в Яссы, оставив на попечение Обрескова всё посольство и заботы по проводам турецких полномочных. В Яссах он тоже не задержался — сменил в очередной раз лошадей и отправился дальше, в сторону Киева...
Орлов торопился. Будучи в фокшанском лагере, он получил от доброжелателей из Петербурга ошеломляющую новость: Екатерина приблизила к себе невесть откуда взявшегося юного и пылкого офицера Александра Васильчикова и даже спит с ним.
Для графа это могло означать только одно — конец карьеры любовника и фаворита.
Ещё весной он почувствовал проскальзывавшую временами холодную отчуждённость Екатерины, но не придал этому должного значения... «Баба — она и есть баба! Перебесится...» А назначение первым послом на конгресс расценил как личную доверенность государыни, желавшей утереть нос Панину и его сторонникам. Но теперь всё смотрелось по-иному: видимо, Екатерина уже тогда, весной, задумала избавиться от него и удалить из своего окружения.
Орлову — человеку, имевшему большое влияние на дела государства, осыпаемому наградами и почестями, привыкшему к приятному воркованию сладкоголосых льстецов, входившему в любое время в спальню Екатерины — предстояло теперь пройти через унижение и позор отлучения от двора.
...Обгоняя медленно ползущие купеческие и крестьянские возы, графская карета безудержно летела по пыльным дорогам российских губерний.
Орлов ещё тешил себя надеждой, что стоит ему предстать перед очами Екатерины — всё вернётся на круги своя. Он ещё верил в свою звезду и не понимал, что она уже погасла!.. Короткое письмо, вручённое специальным нарочным, когда до Петербурга оставалась сотня вёрст, раздавило графа — Екатерина запретила ему въезжать в столицу и приказала остановиться в Гатчине.
Орлов механически смял в кулаке записку и, жалкий, поникший, забился в угол кареты...
С отъездом графа из Фокшан жизнь в русском лагере стала размеренной и деловитой. Обресков своей властью запретил многочисленным свитским бездельникам устраивать шумные ночные пирушки, приказал укладывать багаж и отправляться в Яссы.
Турецкое посольство тоже покидало свой лагерь.
Соблюдая этикет, Обресков вышел проводить послов.
— Мне жаль, что неразумные поступки графа довели конгресс до разрыва, — доверительно шепнул он Осману. — Лелею надежду, что он разорван не окончательно.
Осман сочувственно покивал:
— Мне тоже хотелось бы надеяться... Но срок перемирия истекает.
— Срок можно продлить, — ещё более доверительно сказал Обресков, предусмотрительно — ещё до орловского ультиматума — списавшийся с Румянцевым и заручившийся его поддержкой. — Я посоветовал бы вам донести об этом великому везиру...
* * *
Июль — август 1772 г.
После неудачной первой конференции Евдоким Алексеевич Щербинин решил навестить хана... «То, что он говорит на людях, — это одно, — рассуждал генерал. — Посмотрим, что он скажет приватно...»
Во дворец Евдоким Алексеевич прибыл неожиданно, без предварительного уведомления, когда хан, совершив полуденный намаз, отдыхал в одиночестве в своих покоях. Без особого желания он всё же согласился принять русского посла.
