Статский советник Симолин приехал в Яссы утомлённый, болезненный — он страдал лёгочной хворью, — вручил Румянцеву утверждённый в Журже акт, одну из копий — Обрескову. Хрипло подкашливая, Иван Матвеевич обстоятельно рассказал о своих беседах с Абдул-Керимом и бдительно предупредил:
— Перед прощанием Абдул намекнул, что состав турецких полномочных на конгресс будет изменён. Но кого переменят — он не ведает.
Обресков высказал догадку, что отставят рейс-эфенди Исмаил-бея:
— Он в сей должности состоит недавно, в политике — человек новый, неискушённый. Вероятно, султан Мустафа усомнится, что бей сможет достать полезный для Порты мир... Другое дело Осман! В бытность мою резидентом в Константинополе я многократно виделся с этим почтенным старцем и без лести скажу: умён, хитёр, а в политических делах из всех известных мне турок — сильнейший!
— Вы, Александр Михайлович, тоже не лыком шиты, — шутливо заметил Румянцев. — С Божьей помощью одолеете турчина!..
На следующий день Обресков отправился в Фокшаны. С ним отбыли также инженерные команды и охранение, выделенные по приказу Румянцева.
Расположенные на полпути между Яссами и Бухарестом Фокшаны произвели на Обрескова тягостное впечатление своей неряшливой запущенностью. Невзрачные, покосившиеся заборы, приземистые закопчённые дома, кривые пыльные переулки, заполненные стаями гогочущих гусей, шныряющими под ногами вёрткими курами, непереносимые, удушающие запахи навоза, нёсшиеся с каждого двора, — всё это совершенно не вязалось с торжественностью и важностью предстоящего события.
Обресков ругался, обмахиваясь надушенным платочком; бывалые, привыкшие к непритязательной походной жизни офицеры исподтишка посмеивались над ним, а один — в шутку — предложил провести конгресс в лесу:
— Там и воздух свеж, и гусей нет.
Офицеры не утерпели — захохотали.
Обресков круто обернулся, хотел накричать, но запнулся: предложение разбитного поручика ему понравилось. Он даже подумал, что Орлов, любящий ошеломить гостей неожиданным эффектом, останется доволен таким выбором.
Обследовав округу, Алексей Михайлович облюбовал в шести вёрстах от Фокшан дикий, заросший лес, сделал необходимые распоряжения и уехал в Яссы встречать Орлова.
Инженерные офицеры на больших желтоватых листах бумаги начертили планы, распределили работы. Собранные по командам люди, скинув кафтаны, поплевав на ладони, взялись за топоры, лопаты, пилы.
Первым делом в лесу прорубили широкие прямые просеки, соединившие три очищенные от кустов поляны, выкорчевали пни, засыпали ямы; десятки подвод подвезли жёлтый речной песок — его лопатами разбросали по просекам, превратив их в аккуратные аллеи. На крайних полянах, находившихся в версте друг от друга, построили два лагеря — русский и турецкий, а на средней поляне — специальный зал для заседаний. Всё было сделано крепко, добротно, не на один день.
Весь лес, расчищенный и прибранный, стал похож на огромный ухоженный парк.
* * *
Апрель — май 1772 г.
Оставив, как того требовал Панин, домогательства об уступке крепостей, Веселицкий обратился к делам разведывательным. Он и раньше не обходил их стороной, но теперь, когда с помощью Бекира открылась тайная переписка Крыма и Порты, выведывание замыслов хана и дивана приобретало особое значение.
Оценивая происходящие события, Пётр Петрович чувствовал растущую с каждым днём недоброжелательность мурз к России и не исключал, что ими готовятся неожиданные нападения на здешние русские гарнизоны. Уведомление Долгорукова, что в Крым направляется князь Прозоровский, несколько успокоило статского советника. Но со стороны татар, которые также узнали об этом, дерзостей меньше не стало.
Это подтверждали поступавшие в Бахчисарай рапорты командиров: у Судака татары обстреляли егерей, посланных рубить лес на дрова, и одного убили; нарочного, ехавшего из Балаклавы в Ялту, сбили с лошади, ограбили, забрав письма и оружие; в Кезлеве дважды стреляли в идущего по улице драгуна; у драгун Борисоглебского полка угнали много лошадей; на южном побережье высадились двести турок, а татары, вместо того чтобы задержать их как неприятелей, дали воду и пищу.
