— Письмо-то давнее, — заметил Иван Чернышёв. — Нынче и Крым завоёван, и войско не сопротивляется... К тому же, как мне ведомо, сами крымцы не жалуют орды и хотят их отделить от себя.
— Это всё, пока армия князя в Крыму стоит, — пояснил Панин, откладывая бумагу. — А как далее будет?
— Так, может, не искушать судьбу? — развёл руки Чернышёв. — Пусть ногайцы изберут себе другого хана или остаются под властью Джан-Мамбет-бея.
— С двумя такими соседями будет хлопотно иметь дело, — предостерёг Вяземский.
— Однако всё же спокойнее, вследствие их слабости, происходящей от разделения, — возразил Чернышёв. — Недурно бы тонкими, неприметными действиями противопоставить их друг другу и, может быть, разжечь вражду.
— Здесь поспешать нельзя, — предостерёг Панин. — Следует сообразовываться с обстоятельствами, что будут, видимо, весьма переменчивы.
— А по-моему, господа, все они порядочные сволочи, — ругнулся Разумовский. — Что крымцы, что ногайцы — один чёрт!
Панин иронично улыбнулся:
— До окончания войны и подписания выгодного мира, граф, придётся сих сволочей почитать за лучших приятелей.
— Ну а ногайцы чем недовольны? — снова вступил в разговор Вяземский. — Им-то что надо?
— Мы лишаем их христианских рабов. Не возвращаем тех, кто сбежал из орд и пристал к армии князя Долгорукова... Вот и Евдоким Алексеевич писал, что Джан-Мамбет-бей требует их возвращения.
— Христиан магометанам? — искренне возмутился Чернышёв. — Ну знаете...
— Большинство пленников — купленные люди, — уточнил вице-канцлер Голицын. — Вот бей и не хочет убыток терпеть.
— Так заплатите им деньги! — горячо воскликнул Чернышёв. — Александр Алексеевич!.. — Он повернулся к Вяземскому. — Неужто несколько тысяч причинят казне ущерб?
— Коль Совет решит — станем платить, — торопливо ответил Вяземский.
— Прочих беглых христиан надобно, конечно, выкупать. Но русских подданных — никогда! — жёстко сказал Григорий Орлов, молчаливо сидевший всё заседание. (После затянувшейся вечерней пирушки он с утра был не в настроении, чувствовал себя усталым и разбитым). — Нам российскими людьми торговать зазорно!
Совет так и постановил...
Позднее, когда в Петербург пришло сообщение об избрании ханом Сагиб-Гирея, Совет снова вернулся к обсуждению вопроса о ногайских ордах. Решили придерживаться прежней линии: осторожно лавировать, отделываясь расплывчатыми обещаниями, но не торопиться их выполнять.
В рескрипте, подписанном Екатериной 27 августа, Щербинину повелевалось приложить старание, чтобы ордынские начальники «согласились на избрание нового хана Сагиб-Гирея и признали его власть над собой».
«Может быть, ногайцы будут в сём случае в затруднении, — говорилось в рескрипте, — в рассуждении пределов дозволяемой ему власти, потому что ханам крымским только время от времени в большее подчинение приводить их удавалось. Но сие обстоятельство, однако, не препятствует в соглашении на его избрание, ибо при том им вся удобность остаётся точные положения учинить с сим ханом при здешнем посредстве, поскольку и в чём они от него зависимы быть имеют...»
Подполковнику Стремоухову и другим офицерам, находившимся в ордах, Щербинин от своего имени должен был дать предписание: «Несмотря на дружбу ногайских татар, по свойственной им к продерзостям поползновенности, в ведомстве каждого предосторожность наблюдать должно».
Не остались без внимания Екатерины и крымские дела. В рескрипте Долгорукову указывалось, что избрание ханом Сагиб-Гирея следует «за благо принять, в показание татарам, что, соглашаясь во всём на их желания, тем самым подаём им опыты бессумнительные, сколь мы склонны находимся доставить им совокупную во всём независимость».
Долгорукову вменялось в обязанность от имени её величества сделать пристойные отзывы хану и дозволить ему вступить в правление Крымским полуостровом со всеми прежними правами и преимуществами. Однако это следовало сделать только после того, как «он подпишет акт своего отрицания пред народом от Порты, с обязательством никогда и ни при каких обстоятельствах не подчиняться, но всегда пребывать в дружбе и союзе с нашей империей».
