— Что подадут, то и пью, — пожал плечом Макс. — Правда, зеленый чай не люблю.
— Разве есть зеленый чай? — удивилась хозяйка. — Он же черный, иногда красный…
— Чай изначально весь зеленый. Черным он становится после тепловой обработки почти в 100 градусов по Цельсию. Зеленый считается более полезным, и азиаты предпочитают его: татары, башкиры, калмыки… Ну и китайцы тоже. Черный зато более вкусный и бодрящий, потому что в нем есть кофеин — то же вещество, что и в кофе, хотя поменьше.
— Святая Богородица, я ничего об этом не знала! Где же вы пили зеленый чай?
— В Нижнем, у одного татарского мурзы. Я обучал его сына русской грамматике, правда, недолго…
— Почему недолго?
— Мурза выяснил, что я атеист и прогнал.
— Ты атеист? Энциклопедистов что ли начитался? Ты же по-французски не понимаешь?
— Полно уже русских переводов и Вольтера, и Руссо и Дидро… Мудрые, по-моему, были люди.
— Мудрые да дураки. Расшатали религиозные и королевские устои Франции и ввергли ее и всю Европу в 25-летнюю свару! Еле-еле усмирили этих горлопанов.
— Не вполне, — возразил Городецкий. — Пять лет назад французы снова свергли Бурбонов. А Луи Филипп Орлеанский объявил себя королем-гражданином.
— Ну и дождется, что его тоже свергнут. Народ в узде держать надо, в покорности. Для того попы и нужны, чтобы втолковывать ему: власть благородным людям дана от бога. Недаром наш Николай Павлович провозгласил девиз России: православие, самодержавие и народность. И его власть в Европе крепче всех.
— Так-то оно так, так-то оно конечно, — подпустил малость юродства Макс, — только отчего же оттуда к нам разнообразные промышленные товары везут, а мы им одно и то же: лес, лен, зерно и кожи? А дело, вероятно, в том, что тамошние горожане куда образованнее наших и потому многое придумать и произвести могут. Образованного же человека религией в подчинении удержать трудно: по себе, бесприютному горемыке, знаю…
— Вы меня в полное смущение ввергли, Максим, — нервически заговорила дама. — Я надеялась, что мы будем с вами жить в полном согласии, по законам людским и божьим, а вы, получается, либерал?
— Я пришел к выводу, Олимпиада Модестовна, — утрированно важно начал Макс, — что мою личность невозможно втиснуть в рамки одного понятия. По происхождению я дворянин и, уверяю вас, горжусь этим. По предприимчивости похож на купца: везде ищу выгоду и, представьте, нахожу — к вящей пользе моего окружения. Вы в этом еще убедитесь. По миросозерцанию я оптимист: считаю, что жизнь прекрасна и удивительна, а в ее несуразностях пусть копаются больные люди, то есть пессимисты. Лучшими созданиями на земле я считаю женщин, в них есть то, чего мне так не хватает: милота, доброта, красота, умение создать уют в самом крохотном гнездышке и еще многие, многие прелестные качества. А впрочем, на них я могу, если вы не против, сосредоточиться…
— Ну-ка, ну-ка, — с легким хохотком поощрила дама.
— Во-первых глаза. Разве у мужчин бывают такие большие глаза, как, например, у вас? Но они же не просто большие, а выразительные! Вот только что вы были готовы метать громы и молнии, сейчас уже смотрите с вниманием, а через минуту, возможно, одарите ласковостью?
Во-вторых, волосы. Это же чудо природы! Длинные, густые, шелковистые, манящие к себе мужские пальцы, чтобы погладить или напротив, зарыться в их густоту и потянуть на себя, оживляя инстинкт покорности, присущий женщине. Никогда, никогда я не видел ни одной лысой дамы, в то время как плешивых мужиков — пруд пруди! А губы?
— Хватит, Максим, — рассмеялась Олимпиада Модестовна. — То, что вы поклонник женщин, я поняла при первой встрече. И опыт мне говорит, что если вы либерал и даже атеист, то из неопасной категории. Резать аристократок в случае революции вы не будете и другим не дадите.
— Ни в коем случае! — истово подтвердил Макс.
— Тогда продолжим наше соседство и общение. Пора вам рассказать, в какой журнал или газету вы все-таки устроились?
К 10 вечера Городецкий вновь был в квартире Надеждина.
— Вот крестословица, — сказал он и выложил на стол свою таблицу (аккуратно перечерченную с утра).
