Император был очень озабочен и часто так раздражен, что не выбирал выражений по отношению к лицам, вызывавшим его недовольство, чего обычно с ним не случалось. Он был поражен отъездом городских жителей и бегством деревенского населения. Эта система отступления, быть может, открывала ему глаза на возможные последствия этой войны и показывала, как далеко от Франции она могла его завлечь. Но все многочисленные соображения, которые должны были бы осветить ему положение, тотчас рассеивались при самом незначительном событии, которое вновь оживляло его надежды. Эти надежды подогрел один русский офицер, взятый в плен и доставленный в ставку. Он уверял, что русские должны были дать сражение под Витебском, что это сражение было лишь отсрочено и русские удалились без боя только потому, что 27-го числа было получено письмо от князя Багратиона, в котором он писал, что сможет присоединиться к главным силам лишь в Смоленске. В результате император стал мечтать, что русская армия нападет на него, когда Багратион соединится с ней.
Полный надежд, он вновь пришел в хорошее настроение. Неаполитанский король, подобно императору, думал все время, что, делая 10 - 12 лье в день, он вот-вот нагонит русских, причем надежда на завтрашний успех всякий раз мешала ему учитывать сегодняшние потери, вызванные форсированными маршами. Он стал подсчитывать свои потери, когда остановился на позициях, и с ужасом увидел, как ослабели его полки, численность большинства которых сократилась больше чем вдвое. Под давлением генерала Бельяра он донес об этом императору. Нехватало фуража и вообще всего, потому что войска все время были сосредоточены вместе и держались настороже. Распределение пайков в первые дни производилось беспорядочно, а из-за казаков уже нельзя было отдаляться в поисках продовольствия от занимаемых пунктов. Лошади не были подкованы; оборудование находилось в самом дурном состоянии, кузницы вместе с обозами остались позади. Большинство их было даже брошено и пропало. Не было гвоздей, не было рабочих, не было подходящего по качеству железа, чтобы сделать из него подкову. Так как ничего не было предусмотрено, то нехватало самых необходимых вещей. Несколько дней уже занимались перемалыванием зерна и работали хлебопекарни, устроенные по приказу императора. Он старался заразить своей энергией всех, но все делалось с прохладцей.
У императора было два плана: один - не отдаляться от Витебска и принять бой в его окрестностях; другой, который он предпочитал, - наступать и напасть на неприятеля, так как он считал, что будет иметь больше преимуществ, если сам принудит русских принять сражение. И в том и в другом случае он рассчитывал отбросить неприятеля достаточно далеко, чтобы остаться хозяином страны и распоряжаться ею, как ему заблагорассудится. После этого он рассчитывал усилить корпуса, стоявшие на Двине, разбить Витгенштейна[115], занять более растянутые позиции и расположиться более широко раскинутыми лагерями, дать отдых войскам и воспользоваться временем, чтобы все организовать, собрать местные ресурсы, вызвать подкрепления и вытребовать материалы, в которых он испытывал настоятельную нужду.
Он мог также, предоставив корпуса на Двине их собственным силам до прибытия к ним подкреплений, угрожать своей армией одной из русских столиц и вынудить таким образом русскую армию либо сдать ему Петербург или Москву, либо с целью спасти находящуюся под угрозой столицу подвергнуться риску сражения, которое он рассчитывал выиграть и за которым последовали бы предложения мира. В этом духе он беседовал с князем Невшательским и два раза разговаривал со мной. Казалось, что он склоняется - но во всяком случае после того, как он выиграет первое сражение - оставаться в Витебске, чтобы подкрепить корпуса на Двине и оттеснить Витгенштейна[116]. В этом случае он занялся бы организацией страны, дал бы отдых армии, выждал бы подкреплений и располагал бы всем нужным для второй кампании, если бы эти демонстрации не привели к предложениям мира, в которых он был уже уверен. Император непрестанно твердил нам, что русская армия, которая могла и должна была быть такой многочисленной и, как его уверяли, была укомплектована полносгью, в действительности насчитывала не больше 150 тысяч человек, считая в том числе войска Витгенштейна и маленькие корпуса. Император Александр был обманут своими генералами и чиновниками, и в его распоряжении был только кадровый состав вследствие чрезмерного избытка нестроевых солдат. Он часто повторял это мне, прибавляя, что мы - он уверен в этом - обманули его насчет русского климата, как и насчет всего остального, и что эта страна подобна Франции, но только зима здесь длится дольше и те холода, которые у нас бывают в течение 12 - 15 дней, держатся здесь шесть-семь месяцев. Эти упреки он повторял по всякому поводу, часто с раздражением. Напрасно я возражал императору, что ничего не преувеличивал и обо всем говорил ему правду, как самый верный из его слуг. Мне не удавалось убедить его. Как-то раз, однако, во время пребывания в Витебске он оказал мне честь беседовать со мною без малейшего раздражения, хотя по-прежнему находился под властью все тех же иллюзий. Он верил в сражение, потому что желал его, и верил, что выиграет его, потому что это было ему необходимо. Он не сомневался, что русское дорянство принудит Александра просить у него мира, потому что такой результат лежал в основе его расчетов. Ни доводы, ни опыт, приобретенный после перехода через Неман, ничто не могло открыть ему глаза на роковoe будущее. Вид солдат, их энтузиазм, когда они замечали его, смотры, парады, а в особенности донесения - часто напыщенные Неаполитанского короля и некоторых других генералов кружили ему голову.
