И неестественной твердой поступью этот козел вдруг двинулся в сторону Александры.
Брайениус, пустив лошадь, со всего маху рубанул козла мечом. Лезвие сломалось, самого седока буквально вышвырнуло из седла. На помощь поочередно бросались другие воины, пытаясь окоротить остервенелое животное — бесполезно. Не помог даже Харальдр, с размаху встретивший козла тяжелым топором. Не в силах убить странную тварь, мужчины встали, образовав вокруг Александры подобие круга.
Пытаясь прогнать дурнотную вялость, Александра встряхнула головой, от чего собранные под головным убором волосы выпростались, расплескавшись по плечам. Краем уха она слышала, как всадники тревожно переговариваются между собой. Козел, похоже, учуял ее, а может, и увидел: вылезшие из орбит глаза налились изнутри неестественным светом.
Вытянув наружу подаренный аббатом легкий меч, слегка скрипнувший о металл ножен, Александра, примерившись, ударила животное. Клинок угодил по ноге, едва не отчленив ее от странно-живого тела, но рана затянулась прямо на глазах.
Солнце палило голову. Александра испытывала не столько страх, сколько злость. Надо ж так: она, византийская принцесса, и вдруг на цирковой арене силится свалить какую-то нечистую тварь, в то время как истинные воины, сгрудившись кучей, беспомощно глазеют, не в силах ее защитить. Гнусное зрелище. И ведь как некстати; и брат ее воскрес, и надо еще произвести впечатление на циньского принца… Вытеснив гневный вопль, Александра ударила снова. На этот раз клинок обрушился твари на спину и засел так плотно, что едва удалось вытащить.
Нежить, крутнувшись, искоса уставилась на нее. «Как похож на тетю», — глядя на животное, удивленно заметила Александра, ожидая следующего броска. Хотя небо было совершенно безоблачным, она улавливала далекие, приглушенные звуки громовых раскатов и чувствовала, как в небе, годами не знающем туч, медленно собирается гроза. Застывшая толпа безмолвно наблюдала за происходящим.
Поединок проходил в середине прокаленной солнцем, недавно еще такой оживленной площадки. В уме у Александры обрывки молитв бессвязно переплетались с разрозненными воспоминаниями; то «Кюри элейсон», а то вдруг: «Не отступлю я ни на шаг, но дальше двинусь…» — откуда-то из бесконечных саг Харальдра. Отступать и в самом деле некуда.
Мысль о том, что вот сейчас здесь ее может настичь смерть, казалась нелепой. Александра никогда не чувствовала себя такой живой, собранной, полной энергии и силы, благодаря которой держалась на ногах и наносила удары клинком, все более точные. Это был, можно сказать, не клинок, а она сама! Осознание собственной силы повергло Александру в трепет. Ей снова послышалось отдаленное погромыхивание. Может, будет гроза. Может статься, ливень размоет демоническую силу, загадочным образом связанную с окостеневшей плотью этой нежити.
Тварь метнулась снова. Александра успела отмахнуться мечом; козел отпрянул. И так еще, и еще раз… Неожиданно запнувшись, Александра чуть не упала. Козел в тот же миг кинулся на нее. Из его зева пахнуло таким зловонием, что у Александры перехватило дыхание. Ее силы (а может, уже и стойкость?) иссякали… Сердце зашлось от досады. Нет, так умирать не годится. Аббат предупреждал, что путь на Восток для нее будет связан с опасностью — вот это она, наверняка, и есть. Но, кроме того, он обещал ей и помощь. Где же она?
В очередной раз увернувшись от неутомимой твари, Александра с тяжелым стоном, в котором прорезалось отчаяние, наудачу ударила нежить по шее. Неожиданно с сухим оглушительным треском полыхнула молния, — мелькнула над дальней горой и пропала, озарив мгновенным светом клинок. Удар, отделивший зверю голову от туловища, отозвался в руке звонкой гудящей дрожью. По лезвию шло ровное свечение. Александра взглянула на клинок. Крови на нем не было: она, дымясь, стекла в пыль.
Александра покачнулась. Не упала только потому, что оперлась на меч, воткнутый в землю. Мужчины, безмолвно теснящиеся вокруг, взирали на нее со священным ужасом. Брайениус опомнился первым. Встрепенувшись, он вышел вперед. Вытянул было руки, собираясь подхватить сестру и вынести с поля, но та жестом отстранила его. Не она ли добивалась, чтобы мужчины относились к ней как к ровне? И чтобы теперь, когда удалось не только это, но и гораздо большее, вновь превратиться в обыкновенную женщину — из тех, что падают в обморок и приходят в себя лишь после того, как их отнесут на ложе?
