Уэверли наклонилась к столу, записывая слова Саманты. В конце каждой строчки девочка делала паузу, поднимая глаза, чтобы удостовериться, что Уэверли за ней успевает.
Я свою обрела любовь, словно нож.
Что будет со мной еще…
Моя кровь любовью прольется.
Страсть, служба Господня, станет души ловушкой.
Ангелы мне тайком передали взгляды твои и слова.
Ангелы, где летают они?
Страшен ответ. Страшно завтра.
Саманта села обратно на свое место, ссутулившись над столом.
— Ну, — протянула Аманда, не зная, что сказать. — Это сильное стихотворение, Саманта! Оно напоминает мне произведения поэтов начала двадцатого века. Кто-нибудь еще хочет что-то прочитать?
Добровольцев больше не было, и Аманда вызвала Мелиссу Дикинсон, которая встала и начала монотонно декламировать что-то про звезды и время.
Уэверли смотрела на охранников, которые снова принялись расхаживать по классу. Охранник со шрамом как раз шел к ней. Ее тянуло прикрыть рукой блокнот, в который она записала стихотворение Саманты, но это смотрелось бы подозрительно, их бы разоблачили. Ее сердце колотилось, словно сломанный поршень, когда она почувствовала, как к ней сзади подкрадывается охранник. Остановился ли он, чтобы заглянуть ей через плечо в ее блокнот? Она не знала. Наконец он отошел. Уэверли обнаружила, что все это время она сдерживала дыхание и ее легким отчаянно не хватало воздуха, но она заставила себя дышать спокойно, пока не удостоверилась, что охранник потерял к ней интерес.
Когда охранник повернул в переднюю часть класса, его взгляд был направлен на Саманту, которая склонилась над своей тетрадью. Она стирала слова, переписывала их, что-то вычеркивала. В какой-то момент он, казалось, собирался забрать у нее стихотворение, но, увидев, что Аманда, прищурившись, смотрит на него, отступил назад и встал в углу.
В конце дня охранники провели девочек по коридорам обратно туда, откуда они пришли, так что Аманда с Уэверли были первыми, кто вышел из рядов.
— Все прошло здорово, правда? — спросила Аманда у Уэверли нарочито веселым тоном. — Мне не нравится, что там крутятся эти головорезы, но я не смогла отговорить Энн от этого. Думаю, ты ее напугала, когда спустилась в грузовой отсек, и теперь она говорит, что не хочет, чтобы еще кого-то из вас ранили.
— Да, конечно, — сказала Уэверли, но по ее тону было ясно, что она не поверила этому объяснению. Она видела, что Аманда и сама ему не верит.
Уэверли изобразила зевок.
— Я так устала весь день сидеть. Я пойду немного вздремну, если можно.
— Не забудь прочитать задание по истории на завтра! — добродушно проворчала Аманда.
Уэверли закрылась в комнате и включила настольную лампу. Она смотрела на стихотворение Саманты, пытаясь извлечь оттуда сообщение, но оно казалось просто беспорядочным нагромождением слов. Она вглядывалась в строчки, пока ее не охватила полная безысходность. Она решила ненадолго отступить, когда вдруг вспомнила, что Саманта, перед тем как читать стихотворение, сказала что-то странное. Что же это было? Что-то насчет пытки.
Каждое слово было пыткой?
Нет.
«Каждое следующее слово было пыткой».
Уэверли вычеркивала каждое второе слово стихотворения, пока ей не открылось скрытое сообщение:
Я обрела нож. Будет еще. Кровь прольется. Служба станет ловушкой. Мне передали твои слова. Где они? Ответ завтра.
Уэверли несколько часов трудилась над ответом Саманте, снова и снова переписывая свое стихотворение в надежде, что завтра на уроке им дадут такое же задание. Когда наступило утро, она была измучена, и Аманда не хотела пускать ее в школу, но Уэверли настояла на своем. Когда охранники с девочками подошли к их двери, она была полностью готова, и сообщение для Саманты было спрятано в блокноте, который она прижимала к себе сбоку.
Когда Аманда попросила их написать короткое стихотворение по мотивам «Оды греческой вазе» Джона Китса, Уэверли подождала, пока несколько девочек прочитают свои работы, и только потом подняла руку. Она не хотела казаться слишком нетерпеливой.
— Может быть, ты прочитаешь сидя, Уэверли? — предложила Аманда.
— Каждое следующее слово словно разрушало меня изнутри. — Уэверли заставила себя усмехнуться.
