Он заметил, что при этих словах секретарь райкома утвердительно качал головой и записывал что-то в своей тетрадке.
— Спасибо! Орочи хорошо живут! — заключил Михаил Петрович, собирая в папку бумаги с картинками.
Намунка сел на место и от волнения схватился за неизменную трубку, но в кабинете никто не курил, и, пересилив себя, он запрятал трубку подальше в карман.
— Новым учителем народ доволен? — спросил секретарь райкома.
Намунка вскочил со стула, хлопнул себя ладонью по лбу: как же это он ничего не сказал о Николае Павловиче! Но картинку такую ему учитель не нарисовал.
— Хороший человек Николай Павлович. Много добра орочам делает. Спасибо большое тоже!
Он с тревогой подумал, что сейчас могут спросить его, когда он успел так хорошо выучиться грамоте. От волнения ему вдруг стало жарко и на лбу выступил пот. Намунка очень боялся, что тайна доклада раскроется, и тогда начнут ругать и его и Николая Павловича. Но секретарь райкома сказал совсем другое.
— Чувствуется работа товарища Сидорова! Чувствуется! Только мало мы ему помогаем.
Обсуждение доклада затянулось до позднего вечера. Все, что Намунка просил для стойбища, записали в решении.
Прощаясь с Михаилом Петровичем, секретарь райкома говорил:
— Хорошо доложили. Просто и хорошо. Настоящий руководитель. Нужно добиться, чтобы все орочи стали культурными, сознательными.
— Приезжайте в Уську! — пригласил Намунка секретаря райкома. — В тайгу пойдем. Много чего посмотреть можно.
Он возвращался в общежитие один, радостный, и курил трубку, без которой истомился на заседании. В порту горели огни. С моря дул холодный, резкий ветер. С туманного неба падали снежинки, и ветер, подхватывая на лету, кружил их в морозном воздухе. Намунка шел и думал, все ли он сказал, не упустил ли чего-нибудь. Может, все-таки нужно было сказать о картинках, которые нарисовал Николай Павлович. Плохо, конечно, что приходится пока говорить по картинкам! Но ничего. Еще две зимы — и он научится как следует читать и писать.
Намунка вспомнил, как однажды учитель сравнивал неграмотного человека с охотником, у которого нет ружья. Правильно, конечно! Без грамоты человек слабый. С грамотой — сильный.
Он вспоминал свою жизнь. Год за годом перебирал ее в памяти и с сожалением думал, что слишком рано родился на свет. Только теперь, при советской власти, перед орочами открылась большая дорога к счастливой жизни. Да что горевать! Еще крепкие у него ноги и зорок глаз. Еще поживет он, поработает, порадуется успехам родного народа! И Михаил Петрович быстрее зашагал вдоль широкой улицы, гордо подняв голову и не чувствуя, как холодный морской ветер хлещет в лицо.
Двое суток Намунка добирался на нартах до Уськи. Он нигде не задерживался в пути, собакам давал самый короткий отдых и гнал дальше по ледяной реке. Ему не терпелось скорее попасть домой, скорее встретиться с Николаем Павловичем, обо всем ему рассказать.
— Тах! Тах! Кхай! — кричал Намунка на собак, подгоняя их остолом.
Подъезжая к Уське, он пустил упряжку с горы. Собаки понеслись так, что пришлось затормаживать нарты. У дома Николая Павловича Намунка с размаху вонзил длинный остол в сугроб снега, и собаки остановились.
— Михаил Петрович! — выбежав ему навстречу, закричала Валентина Федоровна. — Приехали! Ждем вас, не дождемся!
Все это время, пока Намунка был в городе, Сидоровы только и думали о нем, думали, как он справится с докладом. Все ли скажет, не упустит ли самое важное...
— Благополучно? — спросил Николай Павлович, усаживая Намунку за стол. — Ну, рассказывай, дорогой, рассказывай...
Узнав, что председатель сельсовета вернулся и сидит у Николая Павловича, орочи поспешили к Сидоровым. Всех интересовали новости, которые привез из города Намунка. Собралось столько народу, что негде было сесть и многие на корточках разместились вдоль стены.
Михаил Петрович не спеша рассказал все, до мельчайших подробностей: где жил, что ел, что видел в городе, как докладывал на бюро райкома.
— Одно мы с тобой забыли, Михаил Петрович, — произнес Николай Павлович. — Забыли о сберегательной кассе сказать. Пора и у нас открыть сберкассу. А то просто беда. От вкладчиков нет отбоя.
