— Дело не в доверчивости, а в том, что не такой ока человек…
— А какой она человек? — раздался жесткий вопрос. — Что мы, и ты в том числе, о ней знаем? Вспомни, болтливая твоя голова… Сказал ей о Федякиной — Фе–дякиной нет. Илясов с ней на одном комбинате состоит… Возле чьего дома на тебя напали? А? И теперь с Тихомоловым этим… Адрес — пожалуйста, а хозяина уже теплым застали! А вдруг она знала, что мы его живым не увидим? Э–эх, что же ты мне раньше ничего не говорил!
Родионов раскрыл рот, но так ничего и не сказал. Только рукой махнул.
— Не маши! — сурово нахмурился Талгатов, вставая. — На службе ты, а не я… Поступай как знаешь. Но если завтра и ее не окажется — ответишь по всей строгости.
Возле двери он обернулся:
— Я возьму машину на полчаса? Только домой и обратно: рубашку переодену и своим скажусь…
— Возьмите, конечно.
Родионов подошел к окну, лбом прислонился к стеклу, замер.
— Чай еще будете? — жалобно спросил Комраков. Чтобы не заснуть, он стоял спиной к стене, но его все равно качало.
— Да, покрепче, пожалуйста, — попросил Родионов.
Внизу удалялись два красных огонька, это уехал Талгатов.
— Уточните дом, — попросил Родионов. Гундарев взял микрофон.
— «Волга», я — «Двина», уточняю адрес, прием.
— «Двина», я — «Волга», — ответил искаженный голос Катина. — Седьмой тупик, три… Обращаю ваше внимание, что, согласно сведениям, объект может быть особо опасен. Как поняли? Прием.
— «Волга», вас поняли хорошо. Седьмой — три… Конец.
Когда вошли в тесный дворик, Комраков быстро зашептал:
— Я вперед пойду, можно? Ну, пожалуйста!
«Это он испытать себя рвется…» — подумал Родионов.
А вслух ответил:
— Налево к окнам. Живо!
Затем подождал, пока Гундарев зайдет за дом, войдя в тамбур, постучал в дверь.
Как ни вслушивался, почти ничего не услышал, только звук отодвигаемого засова… И отпрянул.
Открыла старуха в длинной, до пят, рубахе.
— Алимов Фатек здесь живет?
— Нету… Хозяин дома нету, хозяйка тоже далеко к родным ехал… Я живу.
— Разрешите войти, мы из милиции.
От проходной толпа рабочих растекалась неравными потоками.
— Барышева! — окликнул бригадир. — В обед зайди в дежурку.
— А обедать когда?
— Успеешь… Вам сегодня все равно загорать, машин опять не будет.
— Ладно, зайду.
Возле поворота к ее яблоку сзади набежала и с разгона повисла на плечах Зойка Малышева.
— Ты что, непутевая? Сломаешь…
— Ой, Тинка! До чего работать неохота, верно?
— Не знаю… Все равно.
— А я так еле встала. Уже без пяти было, даже не завтракала. У тебя, наверное, пожевать найдется? Вон сумка какая.
— Отчим просил захватить зачем–то… Сказал — зайдет. Тоже вроде тебя стал — сегодня ночевать не явился… Тебе сейчас бутерброд дать? Только они сухие, с субботы лежат, так прямо и сунула.
— Чего на дороге? Пошли к тебе, — предложила Малышева и рассмеялась. — А зачем ему дома ночевать? Он у тебя еще ухажер будь–будь, хотя и инвалид войны!
— У тебя одни ухажеры на уме.
— У самой, скажешь, нет… Я не про тебя именно, да знаю: пусть девчонка и задумчивая, и научную из себя строит или идейную, а все про то же, про личное мечтает… Когда ее необыкновенный появится!
Барышева промолчала, они подошли к блоку, поднялись по лесенке и перешли в кабину крана.
Окинув взглядом рабочее место, Тина увидела тонкий слой пыли, покрывающий приборный щиток и рычаги, взяв тряпку, принялась наводить порядок.
— Кормить–то будешь? — Обиделась Зойка. — Давай хоть черствые.
— Сама в сумке возьми. В газету завернуты.
Подружка торопливо схватила сумку, расстегнула застежку «молнию», дурачась, вытряхнула из сумки газетный пакетик. Следом выполз объемистый сверток в белой бумаге. Подхватывая его, Малышева уронила на пол и ахнула.
Тина обернулась, услышав ее восклицание, взглянула на пол кабины…
Из надорванной обертки высыпались и лежали на грязном полу аккуратные пачки денег.
— Ох и ну! Это все ваши, да? — изумилась Зойка и, посмотрев на белое лицо Тины, закричала испуганно: — Да что это с тобой, что?
Тина беззвучно шевелила губами.
— Двадцать пять — девяносто три… Двадцать пять — девяносто три… Родионова попроси, — расслышала наконец Малышева. — Запомнила?
