Конечно, приходилось работать и при солнце. Это когда надо было вести наблюдение. Но от тех дней в памяти остались только силуэты тупорылых вражеских автомашин да лобастых танков, гудевших по большакам.
Так было и теперь.
Низкое зимнее солнце впервые за эти дни пробилось сквозь тучи, ослепительным светом залило! нетронутые снега за опушкой. А за снегами чуть приподнятой над белизной черной ниточкой тянулась дорога на Кузию, и по ней то и дело пробегали штабные легковушки, проползали грузовики и медленно, словно бы нехотя, проходили подводы. И все в одну сторону, туда, где за крошечным городком Кузией, всего в каких–то пятнадцати километрах лежал фронт.
По дороге на высокой скорости проскочили девять тягачей с пушками на прицепе и еще шесть грузовиков с солдатами. Фарид повел биноклем, запоминая опознавательные знаки на высоких черных бортах.
— Где они встанут, вот в чем вопрос, — сказал он лежавшему рядом Мосаковскому. — Придется все же идти в Кузию. Коваль же дал адрес.
— Но не дал пропуска.
— Тебе бы еще и сопровождающих.
— Это идея, — оживился Мосаковский. — Пройти вместе с теми, кто ходит копать окопы. Тут неподалеку живет один человек, Верой зовут. Поможет.
Фарид оглянулся, ища глазами Макаревича, единственного из тройки свободно говорившего по–польски и, стало быть, первого кандидата для вылазки в Кузию, но того не было видно за деревьями — разминался в глубине леса. Солдаты шутили по этому поводу, что в Белоруссии их грела лявониха, а здесь — быстрый краковяк.
Следующей ночью они долго искали Веру по окрестным хуторам. Наконец, уже под утро, добрались до покосившейся хаты, стоявшей на невысоком бугре. Ворча, что к девушкам стучаться по ночам неприлично, хозяйка зашуршала лучиной, стараясь поджечь ее от слабого фитилька, коптившего на столе. Но, еще до того как лучина разгорелась, Фарид увидел, как кто–то гибкий и белый скользнул с печи, окутался в черный кожух и, шлепая босыми ногами по земляному полу, пошел на середину хаты к свету.
— Вера! — обрадовался Мосаковский.
Девушка подошла к ним, осмотрела мятые шинели, новенькие автоматы и вдруг заплакала.
— Разговор есть, выйдем на минуту…
Утром, оставшись дневать в соседнем сарае, они видели в щель, как Макаревич уходил вслед за Верой, устало ссутулившийся, совсем не похожий на себя в стоптанных польских сапогах с высокими задниками и пестром от заплат, словно специально закамуфлированном кожухе. Прикрывая ладонью рот, Мосаковский рассказал Фариду о Вере, русской девушке, схваченной фашистами где–то под Оршей и отправленной в Германию. Дорогой Вера сбежала в эти леса и встретила на здешних хуторах самое теплое к себе отношение. И она осталась чьей–то «дочкой», быстро научилась говорить по–польски. Встретив русских из группы Ухова, стала помогать им.
А группа крестьян, в которой был Макаревич, в это время уже выбралась на большак и пошла по обочине, пропуская противно газующие немецкие автомашины. В кузовах сидели солдаты, молчаливые, угрюмые, совсем не похожие на тех, каких видел Макаревич в прошлые годы. Те, бывало, глазели по сторонам, высокомерно–издевательски покрикивали на прохожих.
Когда до крайних домов Кузии оставалось не больше ста метров, на дорогу вышли двое солдат, скинули с ремней карабины:
— Хальт!
Потом один остановился, кинул винтовку за плечо:
— Я их знаю, каждый день ходят.
Но второй солдат не успокоился, подошел, ткнул стволом винтовки в грудь поляка, стоявшего рядом с Макаревичем:
— Аусвайс!
Просмотрев изрядно помятый листок документа, он неохотно вернул его и махнул винтовкой, чтобы проходили.
Городок походил на большое ухоженное село. Ставни домов были закрыты, отчего казалось, будто улица зажмурилась, застыла в ожидании беды. Отсчитав шестой переулок, как рекомендовал Бронислав Коваль, Макаревич шагнул в сторону и пошел вдоль забора по расчищенному тротуару. Свернув налево на втором углу, он быстро нашел дверь с кованым кольцом вместо скобки и толкнул ее. Дверь была не заперта. Макаревич вошел в темные сени, и сразу же навстречу ему вышел хозяин, точно такой, каким его описывал Коваль, — маленький, сухощавый, с нетерпеливым блеском в глазах.
