Ясмина и ее мать Фелиция жили на антресолях. Семье Делейни принадлежала еще бабка Ясмины, а Фелицию маленькому Эдгару Делейни подарили в день его десятилетия. С возрастом он оценил, какое она чудо, потому что за его домом рабыня следила, как за родным. Эдгар привычно черпал из кладезя ее негритянской мудрости, цитируя гостям ее притчи о природе человеческой, стоило Фелиции скрыться за дверью кухни, а когда она возвращалась, гости смотрели на нее с восхищением и вздыхали от зависти. Под Новый год Эдгар давал ей увольнительную, чтобы на праздник она могла съездить на плантацию Паркера, повидаться с сестрой, которая работала там прачкой. Через девять месяцев после одной из таких отлучек родилась Ясмина, так что Делейни стали хозяевами двух невольниц.
Этель считала, что раб – тот, кто живет в хозяйском доме как член семьи, хотя членом семьи не является. Дабы спустить дочь с небес на землю, отец разъяснил ей, откуда взялась черная раса. Некоторые почитали их потомками великанов, в древности правивших миром, но Эдгар Делейни верил, что их праотцом был проклятый Ноем Хам, который уцелел во время Вселенского потопа, потому что укрылся на вершинах африканских гор. Этель решила, что проклятые тем более нуждаются в христианском наставлении.
Когда девочке исполнилось восемь лет, отец запретил ей играть с Ясминой, дабы не искажать сложившихся естественным образом межрасовых отношений. Этель даже в детстве трудно сходилась с людьми. Дни напролет она рыдала и топала ногами. Ясмина перенесла разлуку легче. Она выучилась выполнять простую работу по дому, а через какое-то время заняла место матери, когда та однажды схватилась за сердце и упала парализованная, лишившись дара речи. Месяц тянулся за месяцем, а состояние Фелиции не менялось: все тот же разинутый розовый рот и мутные глаза. В конце концов Эдгар велел увезти ее из дома. На лице своей бывшей подружки по играм Этель не прочитала никакого волнения, когда та грузила обездвиженную мать на телегу. К тому времени девочки уже разучились говорить друг с другом на темы, не касающиеся быта.
За пятьдесят лет существования дома Делейни ступеньки рассохлись и скрипели. Шепот в одной комнате эхом отдавался в двух соседних. Каждую ночь после ужина и вечерней молитвы Этель слышала, как отец поднимается вверх по корявой лестнице при пляшущем свете свечи. Порой она проскальзывала к двери спальни и успевала заметить край белой ночной рубашки до того, как фигура отца скрывалась за поворотом коридора.
– Куда вы, батюшка? – спросила она его однажды.
Фелицию уже два года как увезли. Ясмине было четырнадцать.
– Наверх, – ответил он, и оба испытали странное облегчение, потому что отныне было найдено слово для его еженощных визитов.
Он просто ходит наверх, а куда еще можно идти по лестнице? В далеком детстве Этель получила от отца объяснение расового разделения, ставшего возмездием за рознь между братьями. Белые живут на нижних этажах, черные ютятся под крышей, но если этот разрыв преодолеть, саднящая с библейских времен рана затянется. Ночные походы отца сулили примирение.
Мать Этель придерживалась не столь почтительного мнения о хождениях супруга на антресоли и обладала определенными рычагами влияния. Когда Ясмину продали меднику, жившему на противоположном конце города, Этель знала, что без матери тут не обошлось. На антресолях обосновалась новая рабыня, и визиты туда отца прекратились. Нэнси была в годах, подслеповатая, с медленной поступью. Теперь сквозь стены доносились не шаги и визг, а старческое пыхтение. В доме воцарились чистота и порядок, как при Фелиции. Ясмина хоть и старалась, но частенько отвлекалась. Ее новый дом был неподалеку. Соседи шушукались, что у сыночка-то отцовские глаза.
Однажды за обедом Этель заявила родителям, что, когда вырастет, хочет нести слово Божие первобытным племенам Африки. Ее подняли на смех. Слыханное ли дело, чтобы барышня из приличной виргинской семьи выбрала себе такую стезю. Отец сказал, что коли дочери хочется наставлять дикарей на путь истинный, ей прямая дорога в учительницы. Еще он сказал, что в мозгах пятилетнего ребенка куда больше дикости и непокорства, чем у самого дряхлого негра из африканских джунглей. Судьба Этель была решена. Скрепя сердце она устроилась учительницей в школу. Белые малыши, весело щебечущие и ничего не знающие, несли в себе какую-то первозданность, но это было не то. В сокровенных мечтах она неизменно уносилась мыслями в джунгли, к ликующей толпе боготворящих ее черных туземцев.
