— Папа, тут такое дело...
Он замолчал, давая возможность проявить нетерпение.
— Ну, говори, чего там у тебя стряслось.
— Не у меня, у штабного одного. «Дипломат» у него в метро украли. Два пацана из нищенской бригады.
— Дела...— скорбно прокомментировал тесть.
— Не то слово! В чемоданчике том документы важные находились.
Отхлебнув из кружки чайку, Федор Ильич укоризненно покачал головой:
— Чего же он их в метро возит?
— Хотел дома с бумагами поработать. У него машина сломалась — в общем, все один к одному... Мужик три дня по метро бегает — никакого толку.
— Сочувствую...
— Понимаешь, мы тут подумали: если операцию внедрения провернуть, то появится шанс на пацанов выйти, что кейс умыкнули.
— А я-то чем могу помочь? Рогов собрался с духом и выпалил:
— Надо немного в метро посидеть.
Федор Ильич сначала не понял, о чем идет речь, а когда допер, то чуть не вылил горячий чай на причинное место.
— Милостыню просить?! Ты что, на старости лет меня обесчестить хочешь?! Совсем ты, зятек, заработался... В жизни всякое бывало. Иногда так прижимало — хоть вой, но руку никогда не протягивал. Ты вообще соображаешь, что предлагаешь?!
— Да я, папа, и сам не очень-то...— виновато понурился Василий.
— Чего ж тогда просишь?!
Как опытный опер Рогов знал: для решения вопроса иногда полезно отзеркалить эмоции собеседника. Он в сердцах стукнул кулаком по ладони:
— Да пусть бы этот Егоров за все ответил! А то только командовать может. То ему планы подавай, то курвиметр... А где его взять?
Федор Ильич испуганно обернулся на дверь и укоризненно заметил:
— Ты, Васек, не ругайся! Наши дамы еще не спят.
— Курвиметр — это прибор такой,— поспешил внести ясность зять.— Для «тревожного» чемоданчика.
За столом возникла пауза. Тесть на минуту задумался, Василий ему не мешал.
— А в вашем-то чемоданчике что за документы были?
— Секретные!..— Рогов понизил голос, словно опасаясь, что кто-то их подслушает.— Приравненные к государственной тайне. За них срок влепить могут.
Для людей, выросших в сталинскую эпоху, слова «срок» и «государственная тайна» по-прежнему обладали особым, высоким смыслом. Федор Ильич как-то весь подобрался, нахмурил брови и многозначительно произнес:
— Го-су-дар-ствен-ной?!.. Василий понял: лед тронулся.
— Весь питерский угрозыск, гад, подставил!..— пригорюнился он.
— Раньше за такое к стенке ставили,— сокрушенно покачал головой тесть.— Распустили народ!..
— Ну, пулю в затылок —это лишнее...—возразил зять.— А вот за дело — обидно!
* * *
На станции метро у колонны стояла бедно одетая смуглая брюнетка. Волосы ее были убраны под ситцевый платок. В «кенгуренке» на груди надрывно плакал ребенок — на вид не больше года. На лице Руфины застыло выражение растерянности. Она не представляла, что делать в такой ситуации. За те полгода, что она работала в бригаде Земфиры, голодные дети, накачанные феназепамом, никогда не просыпались, а этот байстрюк — на тебе! Сама она свой пост покидать опасалась: дневную выручку — вынь да положь. Руфина ждала бригадиршу, чтобы та как-то разрулила ситуацию. Обычно ребенку вкалывали ударную дозу снотворного и продолжали таскать до упора.
Кто-то оглядывался на плачущего ребенка, большинство людей равнодушно проходили мимо, напоминая скользящую ленту из человеческих лиц. Какая-то женщина оторвалась от живого конвейера. Она порылась в сумочке и достала баночку с детским питанием:
— Он у вас голодный... Дайте-ка я посмотрю.
Реакция «мамаши» оказалась неожиданной. Она резко отвернулась и отошла в сторону, не сказав ни слова. При этом ребенок не прекращал истошно орать.
Прохожей оказалась молодая врач-педиатр Ира Шевцова. Сперва она хотела плюнуть на это дело и уйти, но страдания ребенка не могли оставить ее равнодушной. Она поднялась по эскалатору и направилась в комнату милиции.
В прокуренном помещении лузгали семечки трое милиционеров. На появление женщины никто не отреагировал. В стороне на обшарпанной скамейке развалился пьяненький мужичок. Его язык слегка заплетался, но говорил он довольно уверенно:
— Повторяю... Я — капитан второго ранга. Вызовите дежурную машину.
