Настроение у доктора Бушуева окончательно испортилось. Он не обратил внимания на вернувшегося унтер-офицера, не заметил, когда тот снова покинул приёмную. Он рассеянно принимал больных и машинально сообщал фельдшеру свои назначения. У него сейчас было единственное желание — поскорее закончить приём и мчаться к Зернову, чтобы рассказать о нынешнем происшествии и попросить совета — что делать дальше, не отказаться ли от посещений лагеря?
— На что жалуетесь? — равнодушно спросил он следующего пациента и тут же услышал звон упавших на пол ножниц.
Фёдор Иванович поднял голову и встретился с глазами Николаева.
— Давайте этого ко мне на перевязку, — попросил фельдшер, указывая на пациента.
«На какую перевязку, я его ещё не смотрел», — хотел было ответить он и вдруг заметил, что пациент и фельдшер узнали друг друга.
— Я знаю, что у него болит, не первый раз видимся, — сказал Николаев, и пациент отошёл к нему.
«Да ведь это же, наверное, Коренев», — вспыхнула в мозгу догадка. Он видел, как Николаев неторопливо бинтовал совершенно здоровую руку и тихо, очень тихо что- то говорил, потом, взглянув на доктора сияющими глазами, вслух распорядился:
— Позови-ка, Гриша, следующего.
Коренев метнулся к двери и в следующую минуту привёл того мужчину с ожогом предплечья.
— Ты знаешь, Самарин, они к нам присланы специально, понимаешь — от партизан, — захлебывающимся от радости голосом сообщил ему Коренев.
Самарин подошёл к Фёдору Ивановичу и протянул руку.
— Извините, доктор Бушуев, мы думали о вас другое…
— Обо мне пока многие так думают, — ответил доктор. — Но сейчас ближе к делу…
В то время, когда Фёдор Иванович был занят своим делом, полковник Дикман осуществлял хитроумный план захвата раненых партизан.
Со стороны могло показаться, что оккупанты решили восстановить разрушенное здание школы по Пушкинской улице. Часам к десяти сюда пришли какие-то гражданские лица с рулетками, кирками, лопатами, даже с теодолитом и принялись за работу. Они что-то измеряли, раскапывали, проявляя особый интерес к поискам входа в школьный подвал. А неподалеку от школы, в переулках, подозрительно скапливались машины и мотоциклы с гестаповцами и полицейскими.
В полдень приехал сюда сам комендант. По его плану «строители» уже давно должны были «случайно» обнаружить раненых партизан, а они никак не могли проникнуть в подземелье. В конце концов разгневанный полковник приказал притащить сюда экскаватор и началась работа.
Под школой действительно оказался вместительный подвал, но сколько ни рыскали с фонарями гестаповцы, партизан там не было.
Вечером комендант метал громы и молнии — партизанам каким-то чудом удалось улизнуть. Партизаны появляются там, где их не ждут, исчезают на глазах, даже растворяются в воздухе, как будто каждый из них носит в кармане шапку-невидимку.
Обер-лейтенант привёл к полковнику насмерть перепуганного доктора Безродного и доложил, что никакого человека в полушубке задержать не удалось.
— К чёрту, пойдите все к чёрту! — завопил комендант. Он клял себя за то, что пожалел паршивого докторишку. Нужно было действовать не так, нужно было дать возможность доктору встретиться с человеком в полушубке, а потом следить, куда тот повёл бы врача. А то стали копаться у школы, а партизаны, не будь дураками, за это время успели скрыться какими-то потайными ходами.
Полковник Дикман хотел реванша, думал разгромить партизанское гнездо, он не сомневался в успехе. И на глазах у своих подчиненных так позорно сел в лужу.
— Проклятье, — в бессильной злобе простонал он и вдруг почувствовал, как что-то острое ударило в сердце. Навалившись грудью на стол, он широко раскрытым ртом жадно хватал воздух.
— Герр оберст, герр оберст, — испуганно лопотал вбежавший адъютант.
— Врач-ч-ча, — с присвистом попросил полковник.
В этот вечер за Фёдором Ивановичем срочно прислали машину и увезли его к заболевшему коменданту. Вместе с доктором Корфом они осмотрели полковника, назначили лечение и, оставив у постели больного госпитальную сестру, сами вышли в гостиную. На этот раз Фёдор Иванович выслушал сердце коменданта по-настоящему и лекарства посоветовал самые лучшие. Ему было совсем невыгодно, чтобы комендант окочурился или был отправлен куда-нибудь в Германию из-за болезни сердца. Теперь, когда с товарищами из лагеря налажена связь, нельзя было лишаться возможности бывать в лагере. Кто знает, как повел бы себя другой комендант.
