— В путь, товарищ Катенька.
Утопая в снегу, они шли в сторону города. Майя считала шаги — каждый шаг — секунда, шестьдесят шагов — минута, значит, через тысячу восемьсот шагов загремит… Она уже насчитала тысячу двести, и вдруг сзади будто что-то раскололось — грохнул раскатистый взрыв.
Майя обернулась и увидела пылающую мельницу.
— Вот и всё. Немножко почище стал Назар Щербак, — произнёс механик, и при свете недалекого пожара Майя увидела, что этот угрюмый неразговорчивый человек улыбается.
— Между прочим, как тебя зовут? — спросил он.
Майя рассмеялась:
— Жених называется… Между прочим, зовут меня Майя.
— Майя… Имя весеннее. Спасибо, товарищ Майя. Катеньке о тебе расскажу, а дочь родится — именем твоим назову и прикажу ей быть такой же, как ты, Майя. Без тебя и погибнуть бы я мог, а теперь не погибну. Если и придётся сложить голову, то в бою…
Назар Щербак не сложил голову. Майя потом узнала, что он стал знаменитым партизанским подрывником, Героем Советского Союза.
Домой Майя вернулась поздно. Открыв ключом дверь, она осторожно, чтобы не разбудить всегда чутко спавшего доктора, прошла в свою комнату. Маши дома не было, та дежурила в больнице. Майя зажгла лампу. Она ещё находилась под впечатлением пережитого, в ушах ещё звучали одобрительные слова Зернова: «Молодцы, чистая работа…» Ей хотелось забежать в комнату к Фёдору Ивановичу и рассказать о том, что произошло, но поздно, он уже спит…
За дверью послышался голос:
— Вернулась, полуночница?
— Вы ещё не спите! — обрадовалась Майя. — Одну минуточку. — Набросив на плечи ситцевый халат и поправив перед зеркалом волосы, она сказала: — Заходите.
— Одни убытки с тобой.
— Какие?
— Ну как же, сколько израсходовано керосина для подогрева чая.
— Есть горячий чай! — воскликнула Майя.
— Всё время подогревал, ожидая тебя. Сейчас угощу.
— Нет, нет, — запротестовала она. — Чай разрешите разливать мне. Думаю, вы тоже не откажетесь.
Вскоре она принесла чайник и стала хозяйничать в буфете, звеня посудой. В этот поздний час Майя показалась Фёдору Ивановичу необыкновенно красивой в своём ситцевом халатике. Она была разговорчивой, сияющей, чем-то взбудораженной.
— Что вы на меня так смотрите?
— Красивая ты…
— А вы только увидели, — рассмеялась Майя.
— Красивая и весёлая очень. Я давно не видел тебя такой. Что случилось, Майя?
— Ой, Фёдор Иванович, случилось то, что было задумано. Помните, я рассказывала вам о Щербаке.
— Удалось?
— Да, оказался настоящим парнем, и сегодня в десять вечера грохнуло. Представляете?
— Поздравляю, Майя, — обрадовался Фёдор Иванович. — Ты имеешь право быть веселой. Пусть немцы локти кусают, пусть господин комендант рыщет по городу…
— А чай остывает. Пейте, Фёдор Иванович.
Они вдвоём сидели за столом, и доктор Бушуев остро вдруг почувствовал, как хорошо ему с Майей. Без неё он теперь не представлял своей жизни — девушка стала ему самой близкой и самой нужной. Он когда-то не мог входить без неё в операционную, а теперь не может садиться без неё за стол.
В следующий раз вот так же за чаем Майя впервые заговорила о лагере для военнопленных, размещенном в бывшей усадьбе МТС.
— Там, за колючей проволокой, много больных, которых никто не лечит. Иван Егорович очень просил, чтобы вы любыми путями добились у коменданта разрешения бывать в лагере. Это важно, это очень важно, Фёдор Иванович.
Просьбу Зернова Фёдор Иванович всегда воспринимал как приказ. И утром, чисто выбритый, надушенный, доктор Бушуев появился в комендатуре.
— О мой доктор, пожалуйста, пожалуйста, — с искренней радостью воскликнул полковник, выходя из-за стола и протягивая руку. Он усадил гостя в мягкое кожаное кресло и по-немецки сказал адъютанту:
— Передайте, пусть допрашивают без меня. Я занят.
Фёдор Иванович понял смысл этой фразы, и в сердце кольнула острая боль: опять гестаповцы будут кого-то допрашивать, пытать и опять в застенке, быть может, оборвётся чья-то жизнь, а он, советский врач Бушуев, сейчас вынужден делать вид, как будто все это совершенно его не касается.
— Как ваше сердце, господин комендант? — с наигранной заботливостью поинтересовался Фёдор Иванович.
