Старик опять взглянул на сестру. Фёдор Иванович уловил этот взгляд. Он кивнул Майе, чтобы она ушла.
Когда Майя удалилась, старик не торопясь начал:
— С главной, говорите? Вот я и начну с главной. Тут говорят, будто бы германца лечите, а только не верю я, потому что ещё тогда присмотрелся к вам, как лежал в больнице. Вот и не верю, вот и пришёл поэтому…
— Спасибо, папаша, — растроганно сказал Фёдор Иванович. — Мое дело — лечить, если сумею и вам помогу…
Старик долго, пристально смотрел на доктора. Его серые под седыми лохматыми бровями глаза выражали и беспокойство, и доверие.
— Я-то потерпеть могу, пока германца прогонят, — осторожно продолжал он. — А вот внук у меня… повестку получил, туда его угнать хотят, в чужую землю на погибель, — в голосе старика слышалась горькая боль, надежда на то, что доктор чем-то поможет.
— А внук ваш здоров? — торопливо спросил Бушуев.
— Здоровьем бог не обидел, — ответил старик. — Вчера только оступился малость, прихрамывает. Да ноги-то молодые, пройдёт.
— Прихрамывает? Это хорошо, папаша, это хорошо, что он прихрамывает, — задумчиво говорил Фёдор Иванович. — Если так, то можно помочь… — Он позвал Майю и попросил гипс.
Майя не стала спрашивать, зачем понадобился Фёдору Ивановичу гипс. Если просит, значит, нужно…
— А теперь идёмте лечить вашего внука, папаша, — обратился доктор к старику.
Вскоре они уже были в доме, где жил внук — восемнадцатилетний рослый парень. Фёдор Иванович осмотрел ногу. Она была совершенно здоровой, парень совсем не хромал.
— Ложитесь-ка, друг мой, на кровать, — попросил доктор.
Парень в недоумении взглянул на него, но дедушка оживлённо заговорил:
— Ложись, ложись, доктор знает, что делать.
Фёдор Иванович загипсовал здоровую ногу парня, химическим карандашом размашисто расписался на гипсе, поставил дату наложения гипса.
— Вот и всё, папаша, никто вашего внука не тронет, — говорил Фёдор Иванович, смывая с рук затвердёвшую гипсовую крошку.
— Фёдор Иванович, а ежели? — тревожным шёпотом спросил старик.
Фёдор Иванович понимал, что значит это «ежели»… Если кто-то из немцев снимет гипс и увидит, что нога совершенно здорова, доктора не пощадят…
— Будем надеяться на лучший исход, папаша, — сказал Фёдор Иванович и, похлопав парня по плечу, добавил: — Зачем нам ехать в какую-то Германию, если и здесь дел много.
Парень понятливо кивнул головою. Потом, недели через две, Майя увела его к своим людям.
Как-то, отказавшись от услуг возницы Игнатова, Фёдор Иванович возвращался домой из больницы пешком. Тупорылый немецкий репродуктор снова на все лады орал о приближении весны, о новом весеннем наступлении фюрера.
«Болтай, болтай, да назад оглядывайся», — подумал Фёдор Иванович.
Проходя мимо развалин какого-то дома, он приметил подозрительного паренька лет четырнадцати. Паренек настороженно огляделся по сторонам, потом схватил камень и швырнул в доктора. Увертываясь от удара, Фёдор Иванович поскользнулся на протезе и рухнул в снег.
— Так тебе и надо, колченогий изменник! — зло выкрикнул паренек и скрылся.
Фёдор Иванович поднялся, отряхнул снег. Чувство горькой обиды до краёв переполнило сердце.
«В меня швыряют камнями, как в библейскую грешницу… Эх, парень, парень, я тебя и винить-то не имею права, потому что сам запустил бы камнем в изменника», — раздумывал по дороге Фёдор Иванович. Он уже привык видеть косые взгляды, привык слышать за спиной слова проклятья. Ну разве может он забыть недавний случай. На днях он решил завернуть на минутку к Елене Степановне Соколовой. Предполагая, что она терпит нужду, доктор хотел помочь ей деньгами.
— А я к вам, — мягко сказал Фёдор Иванович, переступив порог тесной кухоньки.
— А чего ко мне, что я вам родня какая? — хмуро ответила Соколова, даже не предложив сесть.
— Да вроде сродни… Красноармеец-то наш оказался хорошим парнем.
— Да, хорошим. Немцы о нём по радио не говорили, в газете портретов его не печатали.
Фёдор Иванович пропустил мимо ушей эти намеки и достал из кармана деньги.
— Вот возьмите, Елена Степановна…
Соколова сразу гордо вскинула голову, отступила на шаг и, обжигая доктора суровым взглядом, крикнула с гневом:
