— Я очень ценю ваши предписания, но вы сами сказали, что бережёного бог бережёт. Понимаете?
— Простите, герр комендант, не понимаю.
— Партизанская пуля — лекарство далеко не безопасное, — сказал полковник и сам расхохотался остроте.
Фёдор Иванович улыбнулся.
— Но партизан в окрестности города нет, они боятся подходить сюда на пушечный выстрел.
— К сожалению, мой доктор, далеко не так, — с грустью возразил Дикман и сразу же перевёл разговор на другую тему. — Я вижу, вы отлично устроились.
— Пожалуйста, буду рад вам показать свои апартаменты, — гостеприимно сказал Фёдор Иванович и повёл коменданта в процедурную, где обычно собирались подпольщики. Навстречу с очаровательной улыбкой поднялась дежурившая там Майя.
— Что назначено господину офицеру? — спросила она.
— О, мой доктор, у вас восхитительная помощница. К сожалению, я здоров… Лечиться у такой прелестной сестрички я счёл бы за счастье, — балагурил комендант, не обращая внимания на партизанского связного и Зернова, которые покорно лежали на кушетках с банками.
Фёдор Иванович усмехнулся про себя, глядя на улыбающегося фашистского коменданта, и на мгновение представил себе, что было бы, если бы Дикман каким-то чудом узнал, что на кушетках сейчас лежат те, кого днём и ночью безуспешно ищут гестаповцы… Заштопанное сердце гитлеровца, по всей вероятности, не выдержало бы…
Ничего не подозревая, Дикман говорил:
— До свиданья, сестра, буду рад воспользоваться вашим участием, если болезнь подстережёт меня.
— Я тоже буду рада оказать вам помощь, — с улыбкой отвечала Майя.
— Мой доктор, — продолжал комендант, обращаясь к Фёдору Ивановичу, — почему бы вам не обзавестись телефоном, чтобы я имел приятную возможность иногда позвонить вам.
— Если можно, я буду рассчитывать на вашу помощь.
— Я подумаю, быть может, удастся провести к вам телефон, — пообещал довольный визитом комендант.
Когда нежданный гость уехал, в процедурной послышался умоляющий голос партизанского связного.
— Ох, сестрица, поскорей снимайте эти проклятые банки, всю кровь они из меня высосали, силушки нет.
— Зато, Михалыч, к тебе теперь никакая хворь не пристанет, — расхохотался Зернов. — Приняли мы с тобой, брат, курс лечения, хватит до конца войны.
— Фёдор Иванович, дорогой вы мой, в следующий раз не назначайте банки, придумайте что-нибудь поприятней, — с шутливой серьёзностью упрашивал партизанский связной.
— В следующий раз горчичники ему, — смеясь, посоветовал Зернов.
Фёдор Иванович тоже хохотал. На сердце у него было светло и радостно: всё-таки здорово они обвели вокруг пальца этого чванливого полковника Дикмана, которого гитлеровцы считали способной ищейкой.
На прощание Зернов говорил:
— Если в присутствии самого коменданта мы можем собираться у вас на квартире, значит всё идёт хорошо, лучшего и придумать нельзя. Спасибо, Фёдор Иванович, за выдержку, за то, что умеете вести себя. Телефон проводите, если комендант забудет, напомните ему сами.
В этот же день на приём к Бушуеву пришёл старик, одетый в заплатанный ватник. Сняв с головы потрёпанный треух, он вежливо поздоровался.
— Здравствуйте, папаша, раздевайтесь, рассказывайте, на что жалуетесь, — привычно заговорил доктор.
— Вы-то меня, должно быть, не помните. А я лечился у вас…
— Лечились? — Фёдор Иванович с напряжённым вниманием смотрел на старика. — Постойте, постойте. Операция по поводу заворота?
Старик заулыбался.
— Точно так, Фёдор Иванович. В тридцать шестом это было, осенью.
— Теперь вспоминаю. И живёте вы в Райгородке?
— Точно так. В Райгородке. Ко мне ещё одна часики ваши приносила, серебряные. Я говорю, кому война, кому горе, а кому и воровство.
Фёдор Иванович достал из кармана часы.
— Вот эти?
— Точно! — удивлённо воскликнул старик. — Значит, нашлись часики-то?
— Как видите — нашлись, хотя их никто не воровал у меня. Сам отдал.
— Да, да, понимаю, — закивал головой пациент.
— А теперь рассказывайте, на что жалуетесь?
Старик взглянул на Майю, вышедшую из процедурной.
— Болезней много, сразу обо всех и не расскажешь, — неопределенно молвил он.
— А вы по порядку, начинайте с главной, которая больше всего беспокоит.
