Лейтенант Дремов лежал на выступе скалы, уставив бинокль в щель между валунами. Смотреть было неудобно. Острый обломок гранита упирался в грудь, щель в валунах была косой, и приходилось до ломоты выворачивать шею.
Вдобавок у лейтенанта болели зубы. Правая щека распухла, и он замотал ее полотенцем, заткнув концы его под пилотку. Пилотка то и дело сползала на глаза.
Дремов вытягивал немеющую шею, щурил глаза и пытался высмотреть пулемет, который уже второй день бил во фланг роты.
Перед ним были сопки. Каменное море, уходившее хребтами гранитных волн. То пологих, с впадинами и наплывами по склонам, то острых, с разорванными верхушками.
Километрах в четырех слева по флангу от роты Дремова над каменными волнами возвышалась сопка, на голову выше других, — высота 0358, или проще — Горелая. Эта сопка с тупой округлой вершиной господствовала над горами километров на тридцать вокруг. У подножья ее проходила единственная в здешних местах дорога. В чьих руках была Горелая, тот и был хозяином дороги. Вдобавок дорога делала петлю, огибая озеро, и с вершины сопки просматривалась километров на пять. Ни обойти эти километры, ни объехать их было невозможно. С одной стороны тянулось озеро, с другой — отвесный гранитный гребень. За сопку дрались уже не одну неделю. Несколько раз Горелая переходила из рук в руки. И с каждом разом на ее могучем каменном теле прибавлялись доты и пулеметные ячейки, минные поля и траншеи–укрытия. С каждым разом гуще становились подпалины на ее склонах. Три дня назад ее снова отбили у немцев, и теперь на опаленной вершине стояли наши минометы, а в дотах сидел батальон морской пехоты. Дорога и озеро теперь были наши.
Ближайшая к роте лейтенанта сопка, где укрепились немцы, была неказистой. Так, щербатый гранитный пупырь, прорезанный трещинами, как трухлявая доска. Не сопка, а одно название. Но немцы в этих трещинах прятались, как клопы по щелям. Ничем не выковырнешь…
На склоне быстро мелькнула пригнувшаяся темно–зеленая фигура. В бинокль было видно, как она скрылась за кучей камней, опоясанных мелкими кустиками.
Дремов торопливо протер рукавом припотевшие линзы и еще плотнее припал к щели. Острый гранит, который упирался в грудь, теперь уткнулся под ребро. Подозрительную кучку камней стало видно лучше. Минут через десять, когда у Дремова от натуги уже заслезились глаза, в камнях мелькнули еле видимые красноватые отблески, металлически сверкнул ствол пулемета, и тотчас же дробным эхом прокатилась в скалах короткая очередь.
— Ага! Вот ты где, — довольным голосом сказал лейтенант. — Шовкун!
Под выступом появился старшина Шовкун в каске, нахлобученной на маленькую чернявую голову. В руках он держал винтовку с оптическим прицелом, предмет зависти всего батальона.
Шовкун, один из немногих, кто отступал от границы, был старшиной роты, которой командовал теперь лейтенант Дремов.
Еще на переправе под Титовкой Шовкун по–хозяйски прибрал возле разбитой автомашины винтовку с оптическим прицелом. У этого спокойного, медлительного полтавчанина обнаружилась снайперская зоркость. Если его прищуренный, черный, как антрацит, глаз ловил на скрещенные нити оптического прицела темно–зеленую фигуру, немецкий писарь мог смело готовить похоронную.
— Гляди, старшина, вон там камни в кустиках на левом склоне, — сказал Дремов, подавая Шовкуну бинокль. — Вроде пулемет.
Шовкун посмотрел и согласился: похоже на пулемет.
— Достань, попугать надо.
— Добре, — ответил Шовкун и стал снимать тряпку, которой был обмотан прицел. — Сейчас зроблю.
После первого выстрела пулемет осекся и из–за камней торопливо выскочила зеленая фигурка. Вторым выстрелом Шовкун положил ее на склоне.
