— Когда я усну, да. Ну, у тебя будет спящее тело. Или сноходящее тело. Или тело без управления — ты видел сам. Но потом я все-таки проснусь и буду бороться за себя. Я перестану спать. Перестану есть. Я буду больна. Я буду вести себя странно, буду падать в обмороки, как в кафе. У меня будут припадки, вот как этот. Как ты думаешь, чем все это закончится?
«Чем?»
— Больницей. Сумасшедшим домом, если угодно. Ты сможешь забрать то, что останется, если я не выдержу. Но все, что у тебя будет — это тело больной женщины, полумертвое от лекарств. Никакого мороженого, только галоперидол. Может быть, еще электрошок в придачу. А это ведь не та жизнь, какую бы ты хотел получить.
«Нет».
— Ну вот, видишь. Келли, я не могу делиться. Не с тобой. Не тем, чего ты хочешь. Мы прекрасно с тобой вспоминали и… плакали, но от тебя осталась та часть, для которой жить — это дышать, пить, есть, заниматься любовью. Этого в тебе было много… и это то, что сохранилось лучше всего. И это не то, с чем… с кем можно делиться. Ты обязательно захочешь всего.
«Откуда ты знаешь?»
— Ты тоже это знаешь. Ты даже сейчас пробовал.
«Потому что мне… у меня нет другого выхода. Я… хочу жить, хотя бы через тебя. Катерина, любовь моя, давай договоримся…»
— О любви только не говори, Келли. Я не могу так.
«Почему?»
Она отвечает не сразу.
— Потому что я… тоже хочу жить, Келли.
«Ну так живи! Разве я… если я буду сидеть тихо, разве я помешаю тебе?»
— Это ты-то — тихо? Ты уже не сидишь. А мне надо будет держать тебя там… где я и сама не смогла быть. Держать тебя на цепи, понимаешь? Долго ли мы продержимся так в мире и согласии?
«Что же мне делать? Это что же, выходит, или… мне, считай, убить тебя, или… Ты понимаешь? Или тебе…»
Тишина весит тонну. Или две. С усилием, чуть сильнее, чем нужно, разделяя слова, Катерина наконец отвечает:
— Или мне помочь тебе умереть.
У Келли вырывается крик — такой, что Катерину снова подбрасывает и выгибает дугой.
«Ты не можешь! Я — живой! Я хочу быть живым!»
— Это ты не можешь, Келли. Не можешь быть живым, как ты говоришь, «через меня». Ты застрял, и доставались тебе крохи какие-то из милости…
«А я думал, из любви…»
— По соглашению. Из сострадания. Из того, что… соблазн, одиночество, Келли, мне очень тяжело говорить это все. Но это была нечестная сделка. Неправильная.
«Потому что я для тебя злой дух? Суккуб».
— Инкуб. Нет. Не знаю. Просто я очень… я ощущаю очень сильное сопротивление тебе, Келли. Я не могу пустить тебя в себя. Тут занято, понимаешь?
«Кем? Твоим богом, твоими ангелами? Твоим… Симоном?»
— Нет. Нет. Если бы. Просто мной. И это… понимаешь, это очень важно! Я думала, что я… что меня нет. Что осталась только оболочка, только печаль, даже имени не осталось. Но ты пришел и…
«Назвал тебя по имени, дурак я…»
— Назвал по имени. Говорил со мной. Дал мне плакать не в одиночку, не в подушку, не в тишину, которая не отвечает…
«И ты назвала меня по имени. Говорила со мной. Выпустила меня из темноты, а теперь заталкиваешь обратно?»
— Не обратно, нет. Послушай еще раз, что я тебе скажу: у тебя нет тела больше, но осталась — не знаю как — воля. Келли, если бы у меня было тело без воли, разве я не отдала бы его, просто из милосердия?
«Отдала бы?»
— Если бы у меня не было воли жить.
«А она есть?»
— Да. Она есть — благодаря тебе.
«Я, значит, редкий дурак… сам все испортил. Мог бы тихо зайти, пока ты спала… тогда… в самом начале…»
— Но ты не зашел тихо.
«Нет».
— Потому что ты не мог тихо. Потому что ты не вор. Ты какой угодно — но ты не вор. Может быть, как считает отец Луис, тебя со всей твоей любовью и дружбой и вправду послал ад… но если Бог хочет помочь, то он может приказать и Сатане открыть ворота ада… и прислать тебя…
«Катерина, что ты говоришь… Весь ад — это тишина, и тьма, и холод. Десять сантиметров океанской воды, два метра ирландской земли сверху. Никакого Сатаны и никакого Бога. И ты хочешь, чтобы я вернулся туда, потому что не можешь меня вынести… Ну так прекрати уже говорить. Давай, делай. Что там у тебя для этого? Распятие? Святая вода? Отец Луис?»
— Это если бы триста лет назад… Но я думаю, что ничего такого не нужно. Келли, мы с тобой если и не одной веры, то одного обряда. Когда… когда в нашей вере человек мучительно умирает, когда душа никак не может расстаться с телом… читают специальный чин, отходную молитву. То, что для тебя, наверное, не сделали там… тогда, в общем.
