– Я доставила вам неприятности?
– В каком смысле?
– Эта девушка, которая искала работу… та, которую убили… Мне стоило поступить с ней иначе?
– Конечно нет.
– Вы знали ее?
– Да.
– Примите мои соболезнования.
Впервые кто-то допустил мысль, что смерть Кэтрин могла огорчить меня. Все остальные вели себя так, словно у меня нет никаких чувств. Возможно, они думают, что я обладаю особым пониманием скорби или умею ее контролировать. Если так, то они ошибаются. Мои обязанности заключаются в том, чтобы понимать пациентов. Я узнаю об их самых глубоких страхах и тайнах. Профессиональное отношение превращается в личное. По-другому быть не может.
Я расспрашиваю Мину о Кэтрин. Как звучал ее голос по телефону? Она говорила обо мне? Полицейские забрали ее письма и анкеты, но у Мины осталась копия ее автобиографии.
Она приносит ее мне, и я смотрю на обложку и первую страницу. Проблема автобиографий в том, что они не говорят о человеке почти ничего важного. Школы, результаты экзаменов, профессиональное образование, опыт работы – ничто из этого не приоткрывает индивидуальности или темперамента. Это все равно что пытаться определить рост человека по цвету волос.
Едва я заканчиваю чтение, звонит телефон. В надежде, что это Джулиана, я беру трубку раньше Мины. Голос в трубке взрывается, словно шторм в десять баллов. Эдди Баррет выступает с цветастой обличительной речью. Его воображение особенно разыгрывается, когда дело доходит до описания возможного применения моего докторского аттестата в связи с сокращением производства туалетной бумаги.
– Послушайте, вы, суперподкованный мозгокопатель, я напишу на вас жалобу в Британское психологическое общество, профсоюз и экспертное бюро Соединенного Королевства. Бобби Моран собирается подать на вас в суд за клевету, злоупотребление доверием и за все, что он еще сможет обнаружить. Стыд и позор! Вас надо гнать в шею! Если говорить прямо, вы придурок!
У меня нет времени отвечать. Едва я предчувствую перерыв в монологе Эдди, он с новыми силами продолжает свою речь дальше. Может, именно так он и выиграл столько дел: он не затыкается и никому не дает вставить хоть слово.
Правда заключается в том, что мне нечем защищаться. Я нарушил больше профессиональных инструкций и персональных обязательств, чем могу перечислить, но я снова поступил бы так же. Бобби Моран – садист и патологический лжец. И в то же время я испытываю ужасное чувство утраты. Обманув доверие пациента, я вошел туда, куда вход запрещен. Теперь я жду, когда открытая дверь, возвращаясь, ударит меня по заду.
Эдди бросает трубку, и я смотрю на телефон. Нажимаю кнопку быстрого набора. На автоответчике голос Джулианы. У меня внутри все сжимается. Жизнь без нее кажется невозможной. Я не представляю, что мне сказать. Пытаюсь изобразить бодрый голос, потому что понимаю, что Чарли может услышать сообщение. В конце концов говорю, как Санта-Клаус. Я звоню снова и оставляю второе сообщение. Еще хуже первого.
Я сдаюсь и начинаю разбирать папки. Полицейские опустошили мои шкафы, пытаясь найти что-нибудь за ящиками. Я поднимаю глаза, когда голова Фенвика просовывается в дверь. Он стоит в коридоре, нервно оглядываясь.
– На два слова, старик.
– Да?
– Ужасно все это. Просто хотел сказать: «Не падай духом», и все. Не позволяй этим поганцам выбить тебя из колеи.
– Очень мило с твоей стороны, Фенвик.
Он переминается с ноги на ногу.
– Ужасные дела. Просто засада. Я надеюсь, ты понимаешь. Вся эта дурная огласка и все такое… – У него несчастный вид.
– В чем дело, Фенвик?
– В сложившихся обстоятельствах, старик, Джеральдина подумала, что было бы лучше, если бы ты не был моим шафером. Что скажут другие гости? Мне страшно жаль. Я ненавижу бить лежачего.
– Все в порядке. Удачи.
– Здорово. Ну… мм… не буду тебе мешать. Увидимся сегодня на встрече.
– На какой встрече?
– Боже, разве тебе никто не сказал? Что за засада! – Его лицо густо розовеет.
– Нет.
– В общем, это же на самом деле не мое имущество… – мямлит он, тряся головой. – Партнеры встречаются в четыре. Некоторые из нас, не я, конечно, несколько обеспокоены, какое воздействие все это может оказать на их практику. Дурная огласка и все дела. Никому не хочется, чтобы в офис заявлялась полиция и репортеры лезли со своими вопросами. Ты ведь понимаешь.
