– Мне так жаль, Джо. Так ужасно жаль!
Мой подбородок лежит у нее на макушке. Эрик кладет мне на плечо руку, словно дает папское благословение. Не думаю, что до этого я хоть раз чувствовал себя столь смущенным.
Остаток вечера представляется мне четырехчасовой лекцией по социологии. Устав отвечать на вопросы о своем здоровье, я удаляюсь в сад, где Чарли играет с детьми на «и». Она показывает им, где мы зарыли рыбку. Я наконец вспомнил их имена: Гарри, Перри и Дженни.
Гарри еще совсем малыш и выглядит, как миниатюрный человечек Мишлен в своем дутом комбинезоне и шерстяной шапочке. Я подбрасываю его в воздух, и он хихикает. Другие дети хватают меня за руки, как если бы я был чудовищем. Я замечаю, как Джулиана смотрит на меня через французское окно. Я знаю, о чем она думает.
После ланча мы переходим в гостиную и все делают комплименты елке и фруктовому пирогу моей матери.
– Давайте поиграем в «Кто я?», – говорит Чарли с набитым ртом. Она не обращает внимания на общий стон, достает ручки и бумагу и одновременно торопливо объясняет правила: – Вы должны задумать кого-то известного. Не обязательно настоящего. Может, героя мультиков или актера. Это может быть даже Лесси…
– Пропала моя идея.
Она бросает на меня сердитый взгляд:
– Не позволяйте никому видеть, что вы написали. Потом надо приклеить бумажку кому-нибудь на лоб. И все должны догадаться, кто мы.
Игра оборачивается сплошным криком. Будущий личный врач Господа не может понять, почему все так хохочут над именем у него на лбу: «Ворчун из „Белоснежки“».
Мне уже начинает все это нравиться, когда звонят в дверь и Чарли решает ее открыть. Люси и Патриция принимаются мыть чашки и тарелки.
– Вы не похожи на полицейского, – говорит Чарли.
– Я следователь.
– А у вас есть значок?
– Ты хочешь его увидеть?
– Наверное, следует.
Руиз тянется к внутреннему карману своей куртки, когда я выручаю его.
– Мы научили ее осторожности, – извиняюсь я.
– Это очень мудро. – Он улыбается Чарли и молодеет на пятнадцать лет. На какой-то миг мне кажется, что он взъерошит ей волосы, но теперь люди так делают нечасто.
Руиз бросает взгляд в зал поверх моей головы и извиняется за то, что потревожил нас.
– Я могу для вас что-нибудь сделать?
– Да, – мямлит он, а затем похлопывает себя по карману, словно написал записку, чтобы не забыть.
– Не хотите ли войти?
– Если можно.
Я веду его в кабинет и предлагаю снять пальто. Заметки, касающиеся случая Кэтрин, лежат на столе там, где я их оставил.
– Делаете домашнее задание?
– Я хотел убедиться, что ничего не забыл.
– И не забыли?
– Нет.
– Может, позволите судить мне?
– Не в этот раз. – Я закрываю блокноты и отодвигаю их.
Обойдя вокруг стола, он оглядывает книжные шкафы, изучая фотографии и сувенирный кальян из Сирии.
– Где он был?
– Простите?
– Вы сказали, что убийца начал не с Кэтрин; так где же он был?
– Практиковался.
– На ком?
– Не знаю.
Руиз уже у окна, осматривает сад. Он поднимает плечи, и накрахмаленный воротник рубашки упирается ему в уши. Я хочу спросить, что он узнал о Бобби, но он прерывает меня:
– Он будет убивать еще?
Я не хочу отвечать. Гипотетические рассуждения рискованны. Он чувствует мои колебания и не собирается меня отпускать. Я должен хоть что-то сказать:
– В настоящий момент он все еще думает о Кэтрин и о том, как она умерла. Когда эти воспоминания начнут стираться, он может начать искать новые ощущения, чтобы питать свои фантазии.
– Почему вы так уверены?
– Его действия произвольны и свободны. Он не потерял контроль и не был ослеплен гневом или желанием. Он был спокоен, рассудителен, почти в восторге от своего плана.
– А где же эти предыдущие жертвы? Почему мы их не нашли?
– Возможно, вы не установили связь.
Руиз недовольно передергивает плечами. Ему неприятно думать, что он упустил нечто важное. В то же время инспектор не станет подвергать опасности расследование из-за своей непомерной гордости. Он хочет понять.
– Вы ищете разгадку в его методе, но понять его можно только путем сравнения преступлений. Найдите другие жертвы, и, возможно, вы установите почерк.
Руиз скрипит зубами, словно хочет стереть их. Что я еще могу сказать ему?
