Да, я хотел жить честно. И хочу. Но… Хорошо ему, следователю этому… А полежи-ка ничком, да на холодной земле…
— Это невозможно! — снова начал возражать я. — Ты посмотри вокруг! Ты что, следователь, с Луны свалился! Все живут одинаково! Хоть в Москве, хоть не в Москве! В клубе — и хозяева, и обслуга, и посетители… Здесь — контробандисты и пограничники — все, все… Все врут, все воруют! С учётом своего социального слоя.
— Не все.
— Все! Кому представляется возможность урвать побольше — идут по головам! Завидуют, обманывают! Подставляют, как могут.
— Не все.
— Почти все! Девяносто девять процентов! И девять десятых! И девяносто девять сотых! Воруют! Кто может — миллиарды из бютжета, кто может — миллионы из банков, а кто не может — поллитру из супермаркета!
— Ты скоро станешь похож на тётю Полю. Ты будешь начинать свой день, обхаивая всех и вся. Жаль мне тебя, Вася…
— Себя пожалей!
— А любовь?
— Угу. Тебе рассказать, как спят с чужими жёнами, и не с жёнами, и даже не с женщинами?
— При чём здесь любовь?
— Как предают друг друга! Жена — мужа, сотрудники — шефа, а шеф — сотрудников.
— Вася, прекрати. Есть и другой путь.
— Нету!
— Есть. Ты это знаешь. Ты же был там, где нельзя соврать… Где всё — напросвет… И именно это является Жизнью, а не то, о чём ты сейчас так горячо распинался.
— Что ты знаешь о жизни?
– Знаю не меньше, чем ты. Ты пойми — чем ниже опускаешь планку, тем глубже падаешь. И тем труднее подняться. Разве ты не проверил этого на своей шкуре?
— Ты хочешь, чтоб я решился на другой путь? Ты хочешь, чтоб я сделал это сознательно? Нет! Я не могу!
– А ты ведь там был… Ты же к этому пути прикоснулся… Разве ты не помнишь, как чуть не взлетел перед иконостасом?
– Помню…
— Тогда вперёд.
— Нет, это невозможно… Я — в таком дерьме…
– Богу — всё возможно, что невозможно человекам. Господь — и намерение целует. Помнишь, священник тебе это говорил.
— Да… но не могу…
— Тогда — поплачь.
— О чём? О ком?
— О себе…
Луч прожектора давно покинул меня, а я всё ещё лежал на земле, и не чувствовал холода.
«Тогда — поплачь» — сказал я себе, и почти заплакал…
Ровно одна слезинка скатилась по щеке. И сразу щеке стало холодно.
— Ты так слаб? — задал я себе вопрос.
Ответа не последовало.
Я перевернулся на спину, и в просвете облаков увидел в тёмном ночном небе парочку звёзд.
— И с чего бы это я тут светил? — обратился я к звёздам.
Они тоже не удостоили меня ответом.
— Ну, ладно, — разрешил я им. — Светите, если уж так…
И вдруг Небо придвинулось ко мне. Как огромный иконостас, Небо надвинулось на меня. Грозно и маняще, и всеобъемлюще…
Небо как будто звало меня, предлагая приобщиться своей высоте, чистоте и блеску своих светил…
Я лежал на холодном вспаханном поле, как маленькая песчинка… как маленькая частица Бытия, подвластная недоступным для моего понимания Законам…Там, там было моё место…
Там была моя единственная, неповторимая и недоступная для меня норма, по которой я тосковал всю жизнь, к которой всю жизнь рвался и никак не мог достичь…
— Господи… — прошептал я, — Господи, видишь ли меня? Вот он, я, Вася Иванов, тут лежу… Если бы Ты знал, какое я дерьмо… Я опустил планку ниже плинтуса, Господи, я получил то, что заслужил. Хорошо ещё, что жив остался. Вот, в яме тут лежу…
Как хотелось мне подняться в высоту… Как хотелось вырваться и подняться туда, где чисто и светло…
— Господи… Я заповеди не выучил… десять… а было бы двенадцать, я бы и их нарушил…вытащи меня из этой ямы… Вытащи, пожалуйста… помилуй душу мою…
Порыв ветра налетел на меня.
Я опомнился. От лежания на земле моя спина застыла.
Я вскочил, и почти бегом припустил по полю. Как я легко бежал! Кажется, я не падал больше даже под лучами прожекторов.
Мне казалось, что прошла вечность, пока я выбрался на просёлочную дорогу с той стороны.
Мои зубы так выстукивали от холода, что, казалось, эхо разносит этот звук и на Россию, и на ту страну, куда я перебрался.
Негнущимися, холодными пальцами я включил мобильник, и набрал номер Пацюка. А ведь Пацюку ничего не стоило кинуть меня. Я ведь уже отдал ему деньги…
Как это было бы страшно, я понял только сейчас, набирая номер.
