В тот день, как и в предыдущие дни, Сен-Лу пришлось уехать в Донсьер, где уже и теперь, до окончательного его возвращения, в нем постоянно нуждались во второй половине дня. Мне было жаль, что его нет в Бальбеке. Я видел, как из экипажа вышло несколько молодых женщин, из которых одни направились в танцевальный зал казино, другие же — к мороженщику, и все они издали показались мне пленительными. Я переживал один из тех периодов молодости, не отмеченных какой-нибудь уже сложившейся любовью, ничем не занятых, когда мы всюду ищем и всюду видим желанную красоту, как влюбленный всюду ищет и видит любимую женщину. Пусть хоть одна реальная черта — то немногое, что мы замечаем в женщине, когда смотрим на нее издали или со спины, — позволит нам нарисовать себе образ Красоты, и мы уже воображаем, что встретили ее; сердце наше бьется, мы ускоряем шаг и навсегда в какой-то мере сохраняем уверенность, что это была она, — при условии, если женщина сразу же исчезла: лишь снова встретив ее, мы осознаём свою ошибку.
Впрочем, чувствуя себя с каждым днем все хуже, я и самые простые удовольствия склонен был преувеличивать именно в силу тех трудностей, с которыми они мне давались. Мне всюду чудились изящные женщины, потому что, встречаясь с ними на пляже, я чувствовал слишком большую усталость, а видя их в казино или в кондитерской, испытывал слишком сильную робость, чтобы подойти к ним поближе. Всё же, если мне и суждено было вскоре умереть, я хотел бы узнать, каковы на самом деле вблизи самые хорошенькие молодые девушки, которых жизнь могла мне подарить, хотя бы даже и не я, а кто-нибудь другой должен был воспользоваться этим даром, хотя бы даже никто не воспользовался им (я действительно не отдавал себе отчета в том, что в основе моей любознательности лежало стремление к обладанию). В бальную залу я решился бы войти, если бы со мною был Сен-Лу. Так как я был один, я просто оставался поблизости от Гранд-отеля в ожидании, когда настанет время зайти за бабушкой; как вдруг в самом конце дамбы я заметил движущееся пятно, приближавшуюся ко мне группу из пяти или шести девочек, не менее отличавшихся видом и манерами от всех тех, кого обычно приходилось видеть в Бальбеке, чем отличалась бы от них прилетевшая бог весть откуда стая чаек, прохаживающихся размеренным шагом по пляжу, — где отставшие, взлетая, догоняют прочих, — и направляющихся к цели, настолько неясной купальщикам, которых они словно не замечают, насколько отчетливо представляется она их птичьим умам.
Одна из этих незнакомок вела, подталкивая рукой, свой велосипед; две другие несли клюшки для гольфа, и их одеяние было резко непохоже на наряды других молодых девушек, живших в Бальбеке, среди которых иные, правда, занимались спортом, но не носили при этом специального костюма.
Это был час, когда мужчины и дамы совершали ежедневную прогулку по дамбе, под беспощадным обстрелом, которому подвергала их, направив на них свой лорнет, как будто они были носителями каких-то недостатков, подлежащих в малейших своих подробностях ее рассмотрению, жена председателя суда, гордо восседавшая у концертного павильона, по самой середине того устрашающего ряда стульев, куда вскоре самим гуляющим, из актеров превращаясь в критиков, тоже предстояло усесться, чтобы в свою очередь критиковать тех, кто будет проходить мимо них. Все эти люди, которые прогуливались вдоль дамбы, покачиваясь совершенно так же, как если бы она была палубой корабля (ибо они не умели поднять ногу, не пошевелив рукой, не скосив глаз, не передернув плечами, не уравновесив только что сделанного движения другим движением, в противоположную сторону, и не покраснев от напряжения), притворялись, что не видят людей, идущих рядом или навстречу, чтобы нельзя было подумать, будто они ими интересуются, но тайком поглядывали на них, чтобы не столкнуться, и как раз натыкались на них, не могли от них оторваться, так как в свою очередь служили для них предметом такого же внимания, затаенного под такой же оболочкой наружного презрения; ибо любовь к толпе, а следовательно, и боязнь толпы, для всякого человека является одной из самых мощных движущих сил, независимо от того, старается ли он понравиться другим, удивить их или же выказать им свое презрение. Часто, когда человек до самой смерти живет совершенным отшельником, причиной его затворничества бывает страстная любовь к толпе, настолько подавляющая в нем все остальные чувства, что, не будучи в силах возбудить восхищение консьержа, прохожих, извозчика, стоящего у подъезда, он предпочитает никогда не встречаться с ними и отказывается от всякой деятельности, заставляющей его выходить из дому.
