— Почему же он не отвечает на мои письма? — нетерпеливо перебила Лия. — Я писала о смерти отца, потом еще писала…
— Почему не отвечает? — удивился Лемех. — Но как же он мог вам отвечать…
— Неужели он все еще думает, что я не хочу получать от него писем? Ведь я писала…
— Нет… Я имею в виду другое.
— Что?
— Он знает…
— Что он знает?
— Что вы…
Страшная мысль мелькнула в голове Лии.
— Что вы такое говорите, Лемех? — крикнула она.
— Ну конечно! — с облегчением вздохнул Лемех, увидев, что она поняла.
— Как, как он узнал?
— Говорю же вам… Он сам мне рассказывал… Откуда же мне было знать? — сказал Лемех, а глаза его беспокойно бегали, избегая взгляда Лии.
Лия тяжело опустилась на стул, долго молчала, наконец она тихо проговорила:
— Ну, и как же он отнесся к этому?
— Да как же он мог отнестись? «Нет у меня, — сказал он, — стало быть, больше ни отца, ни матери…»
— А о возвращении вы говорили с ним?
— Ну, а как же!
— И что же?
— Об этом он и слышать не хочет! Куда, говорит, возвращаться? К кому? Да если бы и было к кому, сказал он, отсюда я не уеду. Так и сказал.
— Что же, там действительно так хорошо?
— Если «трудно» — это хорошо, то там неплохо…
— Значит, он не уедет, раз там трудно? Да?
— Этого я вам сказать не могу! — признался Лемех.
Лия поднялась и направилась к двери. Но на пороге она остановилась.
— Да. Скажите, пожалуйста, а сейчас, перед отъездом, вы его видели?
— Видеть не видел, но слышал…
— Что?
— Слышал я… Вы только не пугайтесь, не принимайте близко к сердцу… Возможно, что все это пустяки.
— Что случилось? Не тяните!
— Когда начались бои на границе, у железной дороги, то есть у КВЖД, — читали, наверное, в газетах, — сын ваш стал упрашивать, чтобы его послали туда…
— Куда?
— В армию. В самый огонь. Его с работы отпускать не хотели. А он твердил свое: я приехал сюда строить, я не желаю чтобы мне мешали. Огонь надо гасить вовремя, говорит…
— И что же?
— Ему говорили: ты делай свое дело, а гасить огонь есть кому и без тебя. Но он и слушать не хотел: он сам должен быть там.
— Да! — вздохнула Лия. — Конечно, везде он должен быть первым…
— Словом, он добился своего. Его послали.
— Послали?
— Да. Что с ним дальше было, не знаю. Пока что, говорят, он еще не вернулся…
— Значит, может быть, — тихо проговорила Лия, — что… Об этом там не говорили?
— Кто знает?
— Не может быть! Не верю я! — Лия вдруг поднялась во весь рост, стукнула тростью об пол, закричала: — Я его разыщу!
В комнату вбежала перепуганная жена Лемеха.
— Вы лжете, Лемех! — кричала Лия. — Сема… Мой Сема жив!
Распахнув двери, Лия в разметавшемся темном платке выбежала во двор — как будто вылетела большая черная птица.
Через несколько дней, в конце августа 1930 года спустя два с лишним года после отъезда Семена, Лия уехала в Биробиджан.
Две недели в дороге она пролежала на жесткой полке в общем вагоне, и ей все время казалось, что сейчас с нею случится обморок. От непривычки к езде, от беспрестанного стука колес, частой смены пассажиров — мужчин, женщин, военных и штатских, то и дело входивших в вагон и выходивших на каких-то не известных ей станциях, — у нее кружилась голова. Бывали минуты, когда она думала, что не выдержит, не доедет. Больше всего она боялась, что умрет не так, как умирали все ее близкие, умрет на колесах, по пути в неведомые края, среди гор, рек и мрачных, как преисподняя, туннелей…
Одно только было хорошо: никто из пассажиров не обращал на нее внимания и не приставал с расспросами. Она почти ничего не ела — не хотелось, лежала, неотступно думая о своем, и тихо стонала от непрекращающейся головной боли.
Примерно на пятые сутки в вагон вошел пожилой военный с миловидной молодой женщиной и девочкой с золотистыми косичками и васильковыми глазами. Они заняли освободившееся место напротив Лии. Девочка, освоившись, уже на следующий день стала тормошить Лию:
— Бабушка, а бабушка, почему ты с полки не слезаешь? Ведь ты заболеешь, если будешь все время лежать…
Девочка часами простаивала у окна, восхищаясь всем, что видела, и то и дело звала отца, мать и Лию:
— Смотрите, смотрите! Чего вы не смотрите? Какие горы высокие! Ой, как страшно!
