— А вон березки… Сколько их, мама! Одни березки— и внизу, и на горе…
— Сейчас большой город будет*! Папа, смотри, какие высокие трубы…
Отец и мать нехотя вставали, смотрели в окно и тут же снова садились: читали или играли в домино с соседями по вагону. Лия не трогалась с места.
Родители девочки были славные люди. У них нашлись для Лии порошки от головной боли. Особого облегчения порошки не принесли, но она была им благодарна за внимание.
Узнав, что Лия едет в Биробиджан, отец девочки, Иван Григорьевич, — так к нему почему-то обращалась жена, — произнес с большим уважением, относившимся то ли к Биробиджану, то ли к Лие, ехавшей туда.
— Знаю. Знаю, как же…
— Как, и вам известно о Биробиджане? — удивилась Лия.
— Что же тут удивительного? — не понял военный. — Об этом пишут в газетах.
— Недавно уехал туда один наш знакомый из Ленинграда, — вмешалась в разговор его жена.
— Строитель, — добавил Иван Григорьевич. — Его послали туда.
— И мой сын уехал. Тоже строитель. Его не посылали, он сам уехал, — сказала Лия.
— Давно? — спросила жена военного.
— Вот уже два года.
Иван Григорьевич, прищурившись, глядел на Лию.
— А вы, наверное, противились, не отпускали?
— Откуда вы знаете? — изумленно взглянула на него Черновецкая.
— Ведь так? — улыбнулся военный. — Старики всегда с трудом отрываются от насиженных мест. А молодежь стремится к новому. И правильно. Биробиджан — новое, большое дело!
Лия слушала и все больше изумлялась. Иван Григорьевич, русский человек, говорил об этом совсем как ее сын.
Девочка, стоявшая у окна, вдруг с таким восторгом захлопала в ладоши, что родители быстро встали и даже Лия рискнула подняться с места и глянула в запыленное стекло.
— Байкал! — радостно воскликнула девочка. — Смотрите, вот он, Байкал!..
В распахнувшейся раме расступившихся голубоватых гор с едва заметными на фоне неба белоснежными вершинами Лия увидела зеленоватую, ослепительно сверкавшую на солнце водную гладь… Казалось, поезд мчится прямо по воде… У Лии закружилась голова. Она упала.
Пассажиры, стоявшие у окон, бросились к Лие. Девочка забыла о Байкале и в страхе опустилась перед ней на колени.
— Бабушка! Что с тобой?
Пассажиры с трудом привели Лию в чувство.
Теперь она уже совсем не вставала с места. Даже девочка боялась ее тревожить и старалась как можно тише выражать свой восторг, чтобы с бабушкой опять чего-нибудь не случилось. Впрочем, спустя двое суток, девочка и ее родители вышли на одной из маленьких станций. Прощаясь, Иван Григорьевич сказал:
— Я буду недалеко от ваших мест. При случае с удовольствием наведаюсь.
Теперь, когда она осталась одна, тяжелые мысли стали еще тяжелее. Вспоминался покинутый родной город, домишко, доставшийся ей от родителей, кладбище, на котором остался Азриэль… Думала она и о своей сестре из Шполы. До болезни Лия не виделась с нею шестнадцать лет. А ведь от Шполы до Кировограда меньше суток езды. Сейчас Лия едет уже которые сутки, а конца все не видать. Конечно, сестру свою она никогда больше не увидит… А увидит она своего сына? Найдет ли она его?
* * *
— Это оно и есть? — спросила Черновецкая, выходя из вагона и с трудом ступая отвыкшими от ходьбы ногами. — Это и есть Биробиджан?
Она обращалась к Берманам. Они стояли одни на платформе, на которой не было даже станционного здания. Куда-то вдаль убегали рельсы.
Поля и Даниил ехали с тем же поездом. Но в Москве они не смогли попасть в один вагон и только время от времени заходили проведать Лию.
— Стало быть, это и есть Биробиджан? — удивленно повторила Лия, когда поезд, хрипловато прогудев, уехал, оставив их одних с узлами на станции.
— Очевидно… — проговорил Даниил, озираясь по сторонам, и вдруг хлопнул себя по мясистому носу.
— Что с вами? — удивилась Лия.
— Не знаю… Укусила какая-то чертовщина! Муха, что ли…
— Это, должно быть… — начала Поля, но, не договорив, схватилась обеими руками за лицо.
— Ага, — догадалась Лия, — это, наверно, и есть биробиджанский «гнус»! Стало быть, и в самом деле приехали!..
Занятые первой встречей с местными комарами, они и не заметили, что кто-то обращается к ним.
— Вы переселенцы? — спрашивал какой-то небольшого роста человек на кривых ногах, в резиновых сапогах, чуть ли не до верху забрызганных грязью.
