— Только, пожалуйста, не сейчас, — заметил адвокат.
— Конечно-конечно. В данную минуту ничто не может вызвать у меня большего интереса, чем седло барашка. Прошу простить мне мою страсть к чревоугодию.
— Ну что вы, что вы, — лучась от удовольствия, откликнулся мистер Мерблес, — давайте же приступим. Боюсь, молодые люди, я слишком старомоден, чтобы усвоить современную моду на коктейли.
— Вот и замечательно, — с чувством подхватил Уимзи. — Они портят вкус и плохо влияют на пищеварение. К тому же противоречат английским традициям, а в этой старой гостинице они выглядели бы и вовсе кощунством. Это все из Америки — плоды сухого закона. Вот что происходит с народом, который не умеет пить. Боже милосердный, сэр, да это же великолепный кларет. Даже упоминание о коктейлях преступно в его присутствии.
— Да, — подтвердил мистер Мерблес, — «Лафит» семьдесят пятого года. Очень редкий напиток, очень редкий, я ставлю его на стол только тогда, когда у меня собираются люди в возрасте за пятьдесят, но вы, лорд Питер, обладаете вкусом, который сделает честь и человеку вдвое старше вас.
— Благодарю вас, сэр; я глубоко ценю ваше признание. Позволите разлить, сэр?
— Будьте так любезны, будьте так любезны. Мы сами себя обслужим, Симпсон, спасибо. А после ленча я угощу вас действительно любопытным напитком, — продолжил мистер Мерблес. — Тут намедни скончался мой старый клиент, оставивший мне по завещанию дюжину бутылок портвейна сорок седьмого года.
— Боже! — воскликнул Питер. — Сорок седьмого года! Возможно ли это пить, сэр?
— Очень боюсь, что нет, — согласился мистер Мерблес. — Как это ни жаль. Но мне кажется, что мы все должны засвидетельствовать свое почтение такому выдающемуся антиквариату.
— По крайней мере, потом можно будет сказать, что мы это пробовали, — подхватил Питер. — Все равно, что ходить на божественную Сару: ни голоса, ни вида, ни таланта, но — классика.
— Ах, я еще помню ее в зените славы, — промолвил мистер Мерблес. — Мы, старики, имеем некоторую компенсацию за свой возраст в виде прекрасных воспоминаний.
— Вы совершенно правы, сэр, — поддержал его Питер, — и я уверен, вы прибавите к ним еще не одно. Но что заставило этого пожилого джентльмена допустить, чтобы этот дивный напиток миновал пору своего расцвета?
— Мистер Фезерстон был очень необычным человеком, — промолвил мистер Мерблес. — Впрочем, может, и нет. Допускаю, что он был на редкость мудр. Он прославился своей жадностью. За всю жизнь не купил себе костюма, никогда не отдыхал, никуда не ездил, всю жизнь прожил холостяком в темной маленькой квартирке, которую занимал как бессменный барристер. А при этом он получил большое наследство от своего отца, которое еще больше увеличил. Портвейн был заложен в подвалы еще его отцом, умершим в тысяча восемьсот шестидесятом году, когда моему клиенту было тридцать четыре года. Сам же он, я имею в виду сына, скончался в возрасте девяноста шести лет. Он утверждал, что нет удовольствия выше, чем ожидание, и прожил всю свою жизнь как отшельник, ничего не предпринимая и лишь фантазируя о том, что он мог бы сделать. День за днем он вел дневник, записывая в нем события своего иллюзорного существования, которое он так и не рискнул подвергнуть испытанию реальностью. В нем по минутам была описана счастливая супружеская жизнь, которую он вел с женщиной своей мечты. На каждое Рождество и Пасху на стол выставлялась бутылочка этого портвейна, а по окончании скудной трапезы так и не откупоренная убиралась обратно. Как истинный христианин, он достиг высочайшего счастья после смерти, но, как можно заметить, отодвинул воплощение своей мечты насколько мог. Он умер со словами; «Обещанное да воздастся», до самого конца ощущая в себе уверенность. Необыкновенный человек, действительно необыкновенный — ничего общего с авантюрным духом современного поколения.
— Как странно и трогательно, — промолвила Мэри.
— Может, он когда-то поставил себе недостижимую цель? — предположил Паркер.
— Не знаю, не знаю, — откликнулся мистер Мерблес. — Говорили, что дама его мечты не всегда была лишь бесплотной фантазией, но он так никогда и не собрался сделать ей предложение.
