Когда мы подъехали к дому, Блумберг спросил, может ли еще что-нибудь для нас сделать. Он готов остаться и побыть с нами.
— В этом нет нужды, — заверил я его.
Ульрика стояла у машины, разговаривая с ним, я же поспешил в ванную. Меня прошибал пот, во рту пересохло. Я выпил воды из-под крана и обмыл лоб.
Когда я вышел в кухню, было далеко за полночь. Ульрика сидела, обхватив голову руками. Несмотря на поздний час и мои возражения, она начала обзванивать своих знакомых в полиции, журналистов и юристов — всех, кто мог чем-то помочь. Я сидел напротив, выискивая в Сети информацию о событиях на Пилегатан, Кристофере Ольсене и его маме-профессоре.
Прошел целый час, и я уже не мог усидеть на месте:
— Почему нет никаких новостей? Сколько времени все это занимает?
— Я позвоню Микаэлю, — сказала Ульрика и поднялась.
Заскрипела лестница, я услышал, как Ульрика закрыла дверь в свой кабинет. Тревожные мысли бередили мне мозг, страх расползался под кожей тысячей мурашек.
Я бессмысленно бродил по кухне, вышел в прихожую и зашел обратно. Телефон я держал в руке, когда он вдруг зазвонил.
— Это Амина.
Она всхлипнула и откашлялась.
— Амина? Что-нибудь случилось?
— Прости, — прошептала она. — Я соврала.
Так я и думал. В пятницу она вовсе не встречалась со Стеллой. Они договаривались, но встреча не состоялась.
— Я совершенно растерялась, когда вы с Ульрикой спросили меня, — проговорила она. — Я взяла и солгала ради Стеллы. Я подумала, что вдруг что-то… Хотела сперва спросить у нее.
Я понимал ее. Что тут такого? Маленькая ложь во спасение.
— Но должен же быть кто-то другой, кто подтвердит ее алиби! — в отчаянии воскликнула Амина. — Это просто бред!
И в самом деле, какой-то сюрреализм. Вместе с тем происходящее обретало все более и более реальные черты. Перед глазами рисовалась картина — моя дочь в холодной грязной камере, куда сажают убийц и насильников.
Ульрика почти бегом спустилась по лестнице:
— Прокурор дал санкцию на арест Стеллы.
— Дал санкцию?
Сердце стучало. Пот выступил на лбу.
— Ее будут держать под арестом.
— Как это возможно? Ведь никаких доказательств нет!
— Вероятно, это связано со следственными действиями. Полиция хочет что-то проверить, прежде чем отпустить ее.
— Типа алиби? — спросил я.
— Например.
Я понятия не имел, что делать. Тело протестовало. Я мог усидеть на месте не больше минуты, потом вставал и ходил кругами по дому. Словно зомби я бродил по комнатам, выходил наружу и в одних носках нарезал круги вокруг дома.
Когда из-за горизонта показались первые осторожные лучи солнца, мы по-прежнему ничего не знали. Я влил в себя столько кофе, что живот тревожно урчал, а мозг туманился от недосыпа.
Наконец позвонил Блумберг. Стоя напротив Ульрики в кухне, я затаил дыхание.
Она отвечала ему коротко и односложно. Закончив разговор, осталась стоять, прижав к уху телефонную трубку.
— Что он сказал? — спросил я.
Ульрика смотрела будто сквозь меня. Ее взгляд был устремлен куда-то в другое место.
— Мы должны покинуть дом. — Голос ее звучал тоненько, вот-вот готовый надломиться.
— Что? Что все это значит?
— Полиция едет сюда. Они будут делать обыск.
Я тут же подумал о перепачканной блузке. Но ведь это не может быть кровью? Само собой, должно быть какое-то разумное объяснение. Все так, как говорил Блумберг, — недоразумение, поспешные решения…
Стелла никогда бы не… Или все же?..
Я прокрался в постирочную комнату и приподнял стопку вещей, под которую засунул блузку. Мои руки похолодели.
Блузки не было.
— Что ты там делаешь? — окликнула меня Ульрика из кухни. — Нам надо уходить.
В отчаянии я рылся среди других стопок с бельем, но так ничего и не нашел. На веревке тоже ничего не висело. Блузка исчезла.
— Пошли! — крикнула мне Ульрика.
