– А у вас – другое. Пронзительное аж до слез. Наполнено смыслом. Как там… Свечка – в подсвечник, скворец – в скворечник… Для юношества – это ведь живой родник…
Один из отлично выглядевших мужчин подал ему яркую детскую книжку. Я присмотрелся: это был учебник литературы.
– Мы подумали, – сказал он, – надеюсь, вы возражать не будете, решили включить… Для седьмого класса…
Сердце забилось… Я, конечно, уже испытывал подобное чувство гордости, когда лежал в постели со светской тусовщицей, воспринимая себя в третьем лице, но сейчас… Это было так волнующе, что сначала третье лицо превратилось в Третье с большой буквы, а потом доросло до четвертого.
Я взял учебник в руки. Пролистал Пушкина, Булгакова и увидел…
«Шли… Топтали ранний сентябрьский пожух…»
А чуть пониже был нарисован тот, чьего лица я никогда не видел. В потертом старом кожушке, с ружьишком за плечами…
– Удачно получилось? – спросил он. – Таким вы его представляли?
– Удачно, – ответил я, потому что он опять не сказал ничего страшного и можно было опять согласиться.
– Ну, а раз все так удачно складывается… Мы вот что подумали… Руководство культурой нуждается в человеке разумном, спокойном, интеллектуально сбалансированном. Чтоб не бередило. Отличная кандидатура для этого – современный классик, писатель-почвенник.
– Деревенщик, – сказал я. И получилось, что в этом было мое маленькое «нет» при огромном, большом безопасном «да».
– Деревенщик, – сказал он и посмотрел в окно, – красивая в этом году осень: пожух удался. И погода приятная – самый шурш.
Костюм сидел на мне хорошо, приятель-миллионер сидел напротив… Хорошо… Мы пили Domaine de la Romanée-Conti Romanée Conti и смотрели на оранжевые московские крыши из окна моего кабинета.
– Рад за тебя, – сказал он, – тебе идет.
– Что?
– Да все. Костюм, положение. Ты же умный парень, тебе должно было повезти.
Повезти? О чем он говорил?
– Конечно! Ты состоялся по-настоящему: слава, девушки, деньги… Или денег нет?
– Как денег может не быть, – ответил я.
– Ну вот! Это лучше, чем искать смысл жизни по Парижам. Ты ведь русский человек, и тебе тот самый смысл, который русский человек ищет, гораздо важнее парижской атмосферы. И ты нашел его, донес до миллионов, до будущего России, до детей!
Всю ночь я не спал. Лежал на кровати в костюме, который мне шел. Вдруг почувствовал себя плохо. Так плохо мне не было давно, разве что перед казавшимся уже таким давнишним отъездом в Париж, когда ушла жена.
Я встал и поехал к светской тусовщице. Мы целовались в моей машине, потом – в ее, водители молча смотрели в телевизоры. Потом поднялись в квартиру, пили вино, опрокидывали друг друга на мебель. Но больше ничего не произошло, потому что мой костюм почему-то не снимался. Не то что заклинило пуговицы, но – не снимался. Словно гвоздями прибило.
Она гладила мне волосы, успокаивала.
– Ну что такое… Что с нами случилось… Ты мой маленький…
Я вышел и столкнулся лицом к лицу с тем самым молодым человеком, который на светском мероприятии кричал гадости из зала. Он расхохотался:
– Вахту сдал, вахту принял?
И зашел в подъезд.
Никогда мне еще не было так плохо и одиноко. Я сел в машину, сказал водителю:
– Вези в Игнатьево.
С большой неохотой он поехал. Мы быстро промчались по освещенной части шоссе, а потом долго перекатывались по заснеженным кочкам вдоль бетонного забора. Дорожка закончилась. И свет закончился. Окна таунхауса не горели, фары светили в темноту.
– Дальше дороги нет, – сказал водитель, включил телевизор. Я вышел и двинулся по сугробцам.
Шел, топтал невесомую декабрьскую порошу, пытаясь нащупать место, где снега поменьше и можно докопаться до земли. Взять ее в руки, помять. Ушел далеко, последний свет фар лизнул мне спину.
Почему же было так плохо? С каждым шагом я откатывал прошедший год моего писательства назад, пытаясь понять, где произошла ошибка.
Министерство… Учебник… Слава… Книга… Светская особа… Поле… Картошка… Пантеон… Domaine de la Romanée-Conti la Tache… Где… С чего началось?
И вдруг понял. С безликих немцев и японцев на террасе кафе Delmas. Мне тогда пришлась по душе мысль, что они проводят в Париже только несколько дней, и это становится для них увлекательной новеллой с ясными началом и концом… Смысл новеллы – всегда в конце, в финале, а мне так важен был смысл… Я стал писать рассказы… И люди поняли, ощутили его…
