Женька пренебрежительно махнул рукой.
– А, ерунда, – сказал он. – Про победу Коммунистического труда. Для актового зала «Сантехпрома». Халтурка, на три дня. Пива хочешь?
Черноусов отрицательно качнул головой.
– Напрасно. Свежее, с утра берег.
– Шеф вызвал, – объяснил Виктор. – Не могу.
– Ты что? – Женька удивился. – А отпуск?
Черноусов развел руками.
– Черт его знает. Надеюсь, что не отзовут. Вроде незачем.
– Понятно… – не вставая, Женя потянулся к холодильнику. Дверца была разрисована подсолнухами а-ля Ван-Гог. Откупорив бутылку «Жигулевского», он с наслаждением прильнул к горлышку. Черноусов почувствовал острейший укол зависти. Он снова повернулся к картине Мардера.
– А что, – он задумчиво почесал переносицу, – напишу-ка я о нем. Между прочим, ты давно обещал нас познакомить.
Женька на мгновение оторвался от бутылки.
– Поздно, брат, – сказал он. – Да, невероятный старик был.
– Почему был?
– Умер недавно. В самом конце марта. Так что ты опоздал, – он на мгновение задумался, словно хотел добавить еще что-то. Во всяком случае, так показалось Черноусову. Но ничего не сказал, снова присосался к пиву.
Виктор отошел от картин, вернулся на свое место. Всегда в таких случаях появляется вполне объяснимое чувство вины. Он посмотрел в угол, где висела огромная фотография с какого-то концерта. На переднем плане стоял весьма экзотического вида скрипач – длинноволосый, бородатый и совершенно голый. Физиономия у него была скучающая.
– Кто это? – спросил Черноусов. Маевский взглянул на фотографию.
– Джерри Гудмен, из «Махавишну орхестра», – ответил он. – Виртуозный скрипач. Недавно их альбом слушал. Гениальная музыка.
– Заметно.
– Слушай, – озабоченно сказал Маевский, – ты, случайно, не находил моего кошелька?
Черноусов молча протянул ему кошелек, обнаруженный сегодня среди прочих сувениров.
– Слава Богу, – сказал Женька. – Так что, ты идешь в отпуск или не идешь?
– Я же говорю – не знаю. Думаю, что иду.
– Ага… – он задумался. – А как же мой подарок?
– Какой подарок? – Виктор удивился. Ни о каких подарках в его памяти никаких сведений не хранилось.
– Я не говорил? – Женька удрученно покачал головой. – Ну конечно, вчера же не до разговоров было, – он расстегнул кошелек и вытащил оттуда связку ключей. – Вот это! – торжественно сообщил он. – Держи.
– Это что? – осведомился Черноусов, принимая ключи.
– Это ключи от квартиры, – ответил он. – Вернее, от дома. У меня друзья уехали в Питер. На две недели, к родственникам. А это ключи от их дома. Оставили мне.
– И где они живут?
– В Лазурном. Володя и Нина Земляникины. Не помнишь?
Виктор не помнил.
– По-моему, я вас знакомил, – сказал Женька. – Ну неважно. Можешь отдыхать. Сколько угодно – в пределах двух недель. То есть, уже не двух недель, а полутора. Все равно.
– Спасибо.
Подарок был весьма кстати. На корреспондентские командировочные особенно не разгуляешься. Учитывая вчерашний загул, который пробил в них чувствительную брешь. Черноусов спрятал ключи в карман, подошел к холсту, только что законченному Верещагиным. Как и следовало ожидать, на холсте изображена была юная красавица с зазывной улыбкой, а по верху шел текст: «Вперед, к победе Комунистического труда!». При взгляде на красавицу хотелось вперед. Правда, не к той победе. Черноусов подумал, что если бы в стране разрешены были публичные дома, то плакат пришелся бы вполне к месту. Впрочем, соблазнительное видение публичного дома с Женькиной красавицей над входом быстро исчезло. Виктор сказал:
– Слово «коммунистический» пишется с двумя «м».
Женька поперхнулся пивом.
– Опять?! – с отчаянием в голосе воскликнул он.
– Не опять, а всегда писалось. Проверочное слово не «кому-не», а «коммунизм».
– Да нет, я… – он быстро поднялся, подошел к плакату. – Вот зараза, – сказал он. – В третьем плакате делаю одну и ту же ошибку.
– Надо было учить русский язык. В школе.
– Коммунистический – это не русский язык, а издевательство… – буркнул он, энергично замазывая вторую половину слова.
Черноусов спросил:
– Женька, а что за парень приходил с тобой вчера?
– Парень? – Женька озадаченно нахмурился. Потом лицо его прояснилось. – А, это Леня. А что?
