— Не лесть это, сударыня-сестрица, а чистая правда, я частенько собирался тебе сказать…
Он хотел было продолжить признание, но вдруг, словно что-то вспомнив, оборвал себя и проговорил совсем другим тоном:
— Однако я прибыл сюда не любезности говорить, а государственные дела улаживать. Где найти мне господина правителя Яноша?
— Он в оружейной делами занят. Целый день слова от него не услышишь.
— Мы еще поговорим с тобой о стройности оконных форм! — сказал он Эржебет и, словно жаждая поскорее уладить неотложные дела, взбежал по лестнице, высоко подобрав сутану, — так подбирают юбку женщины, ступая по грязи.
Правителя он и в самом деле нашел в оружейной: полураздетый, без бекеши, как в сильную жару, Янош Хуняди сидел у столика с короткими козьими ножками и, опершись головой на ладони, склонялся над пергаментом, исписанным густыми сплетениями линий. Он был так погружен в свое занятие, что не услышал, как открылась дверь, и встрепенулся лишь тогда, когда епископ, неслышными шагами, зайдя за спину, неожиданно закрыл ему глаза ладонями.
— Эржебет! — воскликнул Хуняди, чуть не задохнувшись от волнения, и по голосу ясно было, что смятение его вовсе не от испуга. Как и не от того, что испуг прошел, стал оттенком бледнее тон его голоса, когда после долгого ожидания он еще раз попробовал угадать:
— Лацко!
Когда же епископ отнял руки от его глаз и с лукавой улыбкой предстал перед ним, Хуняди проворчал глухо — и в его голосе смешались радость и разочарование.
— Заморочил ты меня совсем. Такие у тебя маленькие да мягкие руки, как у женщины или у юнца, который и саблю-то в руках еще не держал, — оправдывался он. И тут же с искренней радостью приветствовал епископа: — Добро пожаловать к нам!
— Возблагодарим господа! — пробормотал обычный ответ епископ и одновременно дружески стукнул Хуняди по спине, да так, что тот даже крякнул. — Вылезай-ка из своей берлоги, ретезатский медведь! Сретение давно минуло…
— Похуже мороза всякого то, что у нас снаружи творится.
— Тебе бы следовало за работами смотреть да с планами сверяться, а не слабой женщине!
— Она почище любого мужчины управляется.
— Да, хороша будет у вас крепость, — сказал епископ, сдержав шутливые подкалыванья, и даже головой покачал с глубоким удовлетворением. — Равной ей и в дальних землях не сыщется.
— Пускай никто не посмеет сказать, что избранный сословиями правитель Венгрии в овчарне живет, — сказал Хуняди с гордой похвальбой, но тут же, понизив голос, пожаловался совсем по-детски: — Только бы поскорее уж конец настал стуку этому да грохоту. Нигде ведь покоя нет!
— А с крепостью вместе ты сам изменишься ли, милостивый господин правитель? — спросил Витез, не обращая внимания на жалостные слова.
— Ты всегда дорогой гость у меня в крепости, — очень серьезно ответил Хуняди. — Но если прибыл ты ко мне как посол или с иными тайными умыслами, лучше молчи, не говори ничего.
— Чьим же мне быть послом, ежели не своим собственным? Неужто ты примешь слова мои за чужие и не пожелаешь их выслушать?
— Так уже спешно это? — уклончиво спросил Хуняди. — Еще зад твой от седла не отдохнул, ты еще и куска не проглотил, а желаешь уже делами государственными заниматься? Пойдем-ка сперва перекусим немного. Мед, что осенью собрали, отменно затвердел. Ты, знаю, большой до него охотник…
Вскоре появилась госпожа Эржебет, освободившаяся от работ, и мигом велела слугам устроить гостю пиршество, ради которого епископ охотно отложил совет по поводу дел государственных. Витез ел долго, со вкусом и за все время не проронил ни слова. Хуняди только дивился, с каким неистощимым аппетитом поглощает гость еду, и даже сам, казалось, чувствовал во рту вкус лакомств, которые уплетал тот, но в конце концов ему это надоело, и он с шутливым неодобрением сказал:
— Послушай, Витез, куда в тебя такая прорва снеди влезает?
— А ты не заметил, что я себе все карманы набил едой?
— Может, оно сутане твоей и больше на пользу, нежели твоим слабым кишкам. Скоро пять лет, как стал ты епископом, а все такой тощий, что это уже бедствие общегосударственное. Епископство я тебе смог расстараться, а уж брюхо да жир, что званию твоему приличествуют, сам наедай. И поскорей, не то попы да прихожане подадут на тебя жалобу и попросят папу наказать тебя, как того папского камерария, о котором сообщал как-то в письме наш общий знакомец Поджио Браччолинп.
