— Граф Цилли пойдет императору навстречу! — подогревали страсти сторонники Хуняди. — Он и сам вместе с императором хочет сесть нам на шею!.. А ежели с Фридрихом не заладится, так с помощью деспота Бранковича…
— Хуняди сломил себе шею, с императором торгуясь, — отражали нападки люди Бранковича. — Ему наместничество надобно, на что ему король…
— Для того и Уласло дал погибнуть у Варны, чтоб самому вместо него власть захватить!..
Так перечисляли они наперекор друг другу действительные и мнимые ошибки и грехи ставленников враждебной партии, да с таким великим усердием, что иной раз чуть люшни с телег не выворачивали и с их помощью не решали дело по справедливости. Парируя козни противников, каждая сторона не ленилась распускать слухи, чтобы, ссылаясь на них, окончательно поколебать стрелку весов в свою пользу. Невозможно было выяснить, откуда исходят подобные толки, ибо и самый первый распространитель слуха передал его якобы со слов наипочтеннейших особ, поэтому на нем уже как бы стояла печать того духа, коим формировалось и контролировалось общество…
Так в последние дни разнесся невесть откуда взявшийся слух о том, что в Хуняди, собственно говоря, течет королевская кровь, он подлинное дитя Сигизмунда, дитя его истинной любви… Находились даже люди, которым был известен не только самый факт, но и все обстоятельства, ему предшествовавшие. Будто бы король, в память о любовном свидании, подарил прекрасной девушке дворянке перстень, чтобы, если родится ребенок, явилась она с этим перстнем ко двору. А подрастающее дитя, словно угадывая чудесное значение перстня, очень любило играть с ним. Однажды, когда ребенок играл так во дворе, черный ворон внезапно кинулся на перстень, привлекший его своим блеском, схватил в клюв и взлетел. Однако ребенок, который до сих пор проводил время лишь в играх, возясь в грязи, пыли и камнях среди двора, и оружие видел только издали, но никогда его не касался, бросился за луком, натянул его, пустил стрелу и сразил ворона-грабителя… Ему удалось вернуть перстень, и, когда через долгие годы он явился с ним ко двору Сигизмунда, король сразу принял его к себе на службу…
История эта звучала столь красиво, что сторонники Бранковича попытались лишь превзойти ее, утверждая, будто деспот — сын султана Мехмеда, захватившего Никополь…
Слухи эти, как ни верили в них сторонники и как ни стремились их опровергнуть противники, были, разумеется, лишь легкими схватками и поддерживали позицию самое большее в качестве внешних, отнюдь не решающих, доказательств. Ибо даже самые упорные сторонники Бранковича задумывались, когда, например, приверженцы Хуняди спрашивали у них: не думают ли они, что именно из-за своего султанского происхождения деспот любит порой беспокоить владения и крепости прочих господ?.. Наравне с турецкой опасностью вопрос об опустошавших страну вельможах тревожил здесь каждого, и дворяне прежде всего на них искали хоть какой-нибудь управы. С приближением дня выборов съезжалось все больше посланцев дворян, они то и дело сдвигали головы, собираясь в шатрах, и на этих предварительных советах все чаще звучало имя Хуняди.
— Без его удали быть бы нам ныне под турком…
— Да и этих господ только он сумеет приструнить…
— Как Цилли, которого он дважды подмял…
— Или как черного Понграца Сентмиклоши…
Так говорили они, и этих одобрительных, воодушевленных голосов становилось все больше. Вечерами, когда дворяне собирались то в одном, то в другом шатре отведать вина, привезенного из разных концов страны, все чаще звучали виваты в честь Янко из Хуняда. Затем некоторые из них подымались и шли в лагерь посланцев городов, выспросить, что там думают о подобных виватах, — те же, в свою очередь, сдвигали головы, и тихонько перешептывались, совсем как старухи, а затем и сами скромно и чинно выкрикивали:
— Виват Янко из Хуняда!
Наконец настал день выборов. Хуняди в Буде ожидал известий о ходе Государственного собрания: его доверенные люди безостановочно сновали между Будой и Ракошем. Сейчас в его покоях сошлись Шимон Розгони, Петер Перени, Андораш Бебек, Мате Цудар, Михай Силади, еще несколько крупных вельмож — родичей Силади и Янош Витез. В великом волнении они сидели вокруг стола, но кто-нибудь один непременно стоял у окна, высматривая прибывающих с самыми свежими новостями гонцов. Все полученные до сих пор вести были благоприятными: королевский наместник Хедервари еще не открывал Государственного собрания, еще не задал вопроса, кого хотят сословия правителем, а виваты в честь Хуняди уже гремели вовсю. Но толпу ведь никогда до конца не поймешь: быть может, в следующий момент, услыхав иные виваты, которые прозвучат громче, люди отдадут свои голоса другому.
