Два Сарпа склонились над смертным ложем Инты. Один в самом Кее, в его сознании, другой вне его. И этот последний, убрав свое голографическое изображение, невидимый и неощутимый чувственным восприятием, до самого конца находился рядом с Интой, изнемогая от бессилия и душевной боли.
То, что он может испытывать боль, стало для него неожиданностью, если не откровением. Сарп привык к рассудочности своих чувств и даже не был уверен, можно ли называть их чувствами. Думал, что, подобно всем «призракам», лишен способности переживать.
Временами это огорчало его, вселяя сознание собственной неполноценности, даже ущербности. Вообще же он был доволен: неподвластность чувств рассудку, присущая большинству людей во плоти, осложняла и драматизировала существование.
«Мне же, — с горьким удовлетворением думал Сарп, — не угрожают ни стрессы, ни вспышки страстей, ни бесконтрольные порывы. Я свободен от зависти и обид, пороков и… наслаждений».
И вот бастион душевной неуязвимости рухнул, оказавшись на поверку хрупкой декорацией, которая лишь создавала видимость крепости, но первый же шквал поверг ее, подхватил, отбросил, словно и не было ничего там, где она только что высилась.
Смерть Инты вызвала у Сарпа приступ лютой тоски. То, что Инта отказалась от бессмертия, породило у него смятение. Значит, бессмертие вовсе не так привлекательно, как он был убежден, если от него отказываются на краю могилы! Отказываются чуть ли не с отвращением, наотрез. И кто? Если бы так поступил Кей, в этом не было бы ничего удивительного. Хотя… теперь Кей рассуждает иначе и не преминет продлить существование в информационном двойнике.
А вот Инта этого не пожелала…
И Сарп понял: бессмертие, которое и прежде было не более чем гиперболой, образным преувеличением, ибо ничто не вечно во Вселенной, навсегда скомпрометировано в его глазах. Посмертное существование утратило для него смысл, лишилось стержневой основы. Хорошо, что он властен в любой миг прекратить его, уйти в небытие, как это, не дрогнув, сделала Инта!
Ни бывшие орбитяне, ни «призраки» не догадывались, что необрывная нить связывала Сарпа с мужественной, гордой женщиной. Он сумел изолировать от мыслеобщения потаенную зону памяти, хранящую образ Веллы.
Велла погибла от взрыва бомбы во время одного из так называемых локальных конфликтов — быстротечных, изощренно жестоких войн, в которых не было ни фронта, ни тыла. Обмен мстительными ударами то и дело нарушал неустойчивое состояние мира, множа жертвы.
И возвратившись в очередной раз с орбиты, Сарп не застал жены в живых.
Долго стоял в душевном опустошении у ее могилы, сжимая кулаки, проклиная все на свете. Со скромного памятника смотрели на него насмешливо-нежным взглядом зеленые глаза любимой.
Полтора столетия спустя в них изумленно вглядывалась Инта, прапраправнучка женщины, которой уступил место в космическом корабле Сарп, пораженный ее необъяснимым тождеством с Веллой.
Инта узнала в Велле себя. Сарп узнал в Инте Веллу, полюбив ее так, словно это и впрямь была Велла, обретшая подлинное, а не условное, метафоричное бессмертие.
И это живое, единственно оправданное бессмертие обернулось жестоким, бессмысленным разочарованием…
Как тогда, над могилой Веллы, ставшей теперь последним пристанищем и Инты, Сарп устремил взор в жуткую, непостижимую бездну, именуемую небом, исходя беззвучным отчаянным криком, воплем души, которая, оказывается, есть и у него, «призрака», еще недавно мнившего себя то ли сверхчеловеком, то ли недочеловеком — бесстрастным, машиноподобным, неподвластным чувствам.
А он — по-прежнему человек, сохранивший присущие людям слабости, смертный по самой своей природе, обреченный на вечные поиски смысла жизни…
